Фамилию своей белградской знакомой Мильи, активистки студенческого движения «Отпор» («Сопротивление»), главной движущей силы октябрьских событий в Сербии, я узнал тогда, когда прочитал сообщение из Стокгольма о том, что Мильяна Йованович получала от имени своей организации гуманитарную премию телеканала МТV. Премия называется «Free Your Mind» – «Освободи свой разум».
У любой революции – сотни тысяч лиц и сотни тысяч голосов, но не так много имен. Имена подавляющего большинства участников бурных общественных перемен ровным счетом ничего не значат, потому что эти люди добиваются не власти и не славы, а права на достойную жизнь и ясную перспективу. Слободан Милошевич оставался у власти тринадцать лет – до той поры, пока сопротивление его нечестному и самодовольному правлению не стало всенародным, пока сотни тысяч граждан не стали воспринимать его присутствие во главе государства как личное оскорбление. В конце концов они вышли на площади и освободили разум Сербии.
«Сопротивление» – это ведь не новый президент Югославии Воислав Коштуница и блок Демократическая оппозиция Сербии. «Сопротивление» – это народ. Скромный техник с телевидения города Лесковац Иван Новкович, который не побоялся ареста и самовольно вышел в эфир, чтобы призвать сограждан принять участие в демонстрации. Инженер Иван Вукович, который не побоялся вернуть армейскому генералу медаль за убитого на косовской войне единственного сына со словами: «Отдайте эту медаль Милошевичу – пусть повесит ее на грудь своему сыну!» «Сопротивление» – это и чудаковатый скульптор-самоучка Боголюб Арсениевич, соорудивший статую Милошевича в виде красного фаллоса. Это правозащитница Наташа Кандич, десять лет собирающая информацию о совершении военных преступлений в бывшей Югославии. Это политолог Весна Пешич, одна из очень немногих белградских интеллектуалов, не запятнавших себя националистическими или военными призывами. Это, наконец, десятки тысяч молодых участников движения «Отпор» – таких, как Мильяна Йованович...
Наташа Кандич, директор белградского Фонда гуманитарного права: «Я чувствую, что стало легче дышать».
– Ваша деятельность для власти Слободана Милошевича была, что называется, колючкой в глазу. Как Вы себя ощущали все эти годы?
– Я вполне сознательно принимала решение о том, что буду заниматься защитой прав человека. И понимала, что вместе со своей новой профессией получаю «весь набор» – и опасность преследований, и соответствующие статьи в газетах, и пропагандистские ярлыки, и риск ареста... Я социолог по образованию и всегда относилась к числу тех, кто, как мог, сопротивлялся Милошевичу. Когда стали очевидными первые результаты его политики, многие интеллектуалы предпочли уехать из Югославии, но чем обширнее становился перечень резонных причин эмиграции, тем крепче становилась моя уверенность в том, что нужно оставаться. Это ведь для средств массовой информации вот уже десять лет главной новостью в Югославии являются преступления. А я за минувшее десятилетие встретила здесь столько людей завидной душевной чистоты и интеллектуальной стойкости! Таких людей нужно искать, найти, слушать, объединять... Что же касается ругани и угроз со стороны власти, то было бы странно, если бы эта власть относилась к нам по-другому…
– Вы верите в то, что ситуация в стране может быстро измениться к лучшему? Верите, например, в то, что сербская полиция станет другой?
– Конечно, после лет страха полиция в Сербии должна быть полностью реорганизована, потому что нынешняя полиция с военной идеологией, с войной в голове, не способная работать на профессиональной основе. Именно поэтому эта организация дряхлела и разлагалась. Ну какая это полиция, скажите на милость, какой это репрессивный аппарат, если она испугалась демонстрации сотни тысяч граждан? Если полицейские выходили из участков с поднятыми руками, трясясь от страха? Фактически эта институция распалась изнутри. А сила граждан заключалась в том, что они как раз не испугались, пошли до конца.
Сразу после октябрьских событий мы, например, подготовили документы о нарушениях прав граждан со стороны полиции. Речь идет о незаконных арестах и задержаниях, о преследовании молодежи из оппозиционного движения «Отпор» («Сопротивление»), о нескольких сотнях косовских албанцев, брошенных в тюрьмы по политическим обвинениям без всяких правовых обоснований. Все эти люди имеют право на справедливость и уж по крайней мере на компенсацию за беззаконие органов государственной власти. «При Милошевиче» к нам относились как к предателям, которые организуют защиту террористов. А от новых властей мы потребовали немедленного и без всяких предварительных условий освобождения всех политзаключенных.
Не знаю, готова ли Сербия к быстрым изменениям. Но я чувствую, что легче стало дышать. Я не боюсь больше, что полицейские ворвутся в мой офис или квартиру, конфискуют документацию. Я даже уверена, что, если бы полицейские сейчас вдруг появились здесь, я смогла бы их выгнать. И ни на секунду не задумалась бы о том, что случится после. Страх пропал.
– Президент Югославии Воислав Коштуница заявил, что страна может не бояться реваншизма. Вы считаете, что видные деятели прежнего режима должны быть наказаны?
– Осуждение военных преступников – это не реваншизм. Это нормальный путь. И пятеро высших югославских функционеров, обвиненных Гаагским трибуналом в совершении преступлений, должны ответить перед судом. Другое дело, что в стране сейчас нет сил, которые могли бы арестовать их и передать в распоряжение того же Гаагского трибунала.
Мы продолжаем заниматься сбором информации о военных преступлениях, совершенных в Косово, в Боснии и Герцеговине и во время сербско-хорватского конфликта, потому что военные преступления не становятся прошлым и не имеют срока давности. С 1992 года главная наша цель – поиск достоверных данных, которые могли бы использоваться как надежный источник для расследований того, что происходило в военное время. Часть такой информации мы передаем Международному Гаагскому трибуналу; это важно, поскольку его следователи получают сведения только от правительств воевавших стран, а власти всегда заинтересованы в одностороннем отображении ситуации. Мы занимались и занимаемся сбором информации о преступлениях вне зависимости от того, кто был преступником, а кто – жертвой: сербы, хорваты, албанцы, цыгане, боснийские мусульмане... У нас не будет никакой демократии, никаких перемен, никакого улучшения в отношениях с заграницей, пока страна не выполнит все обязательства в области международного права. Я хотела бы, чтобы Международный трибунал перестал быть «Гаагским» и работал бы на территории бывшей Югославии, чтобы его канцелярии находились в Белграде, в Загребе, в Сараеве, в Косове, чтобы судили преступников перед лицом нашей общественности. Это было бы лучшим оружием в борьбе за демократию.
– Вы думаете, новые власти верно понимают роль таких организаций, как Ваша? Думаете, они готовы воспринять Вас как конструктивную оппозицию?
– У нашей бывшей оппозиции та же история, что и у Милошевича. Оппозиция не принимала решений о войне, но иногда соучаствовала в принятии таких решений. Победа над Милошевичем – не победа оппозиции, а победа граждан, прежде всего молодежи. Политики только воспользовались плодами этой победы, потому что обычные люди не собираются управлять страной. Лидеры вчерашней оппозиции должны понимать, что в стране их воспринимают не как победителей, а как носителей новой, честной власти. Граждане много раз выражали свое мнение об оппозиционных политиках: много раз их не слушали, много раз им не следовали, много раз прямо в лицо говорили, что ждали от них иного. Оппозиция никогда не сможет вести себя во власти так безответственно, как Милошевич. Ей будет куда труднее, чем Милошевичу: уже открыто пространство для гражданского контроля за деятельностью власти.
Мильяна, студентка филологического факультета Белградского университета, одна из лидеров движения «Отпор»: «Потребность в сопротивлении существует всегда».
– «Отпор» стал моим политическим выбором, поскольку под угрозой оказалась моя индивидуальность. Я – из образованной семьи, мой отец – писатель, мама – преподаватель университета. Меня воспитали так, чтобы я находилась на дистанции по отношению к политике, чтобы к политике я относилась как к грязному занятию. «Отпор» позволил мне чувствовать, что я борюсь за политические перемены, не компрометируя мои принципы. Поэтому падение Милошевича я восприняла как логичное следствие деятельности «Отпора». Я не испытала ни восхищения, ни облегчения – ведь никто пока не наказан за то существование, которое страна влачила в последнее десятилетие. Пожалуй, я чувствую легкое расслабление – потому хотя бы, что могу носить майку «Отпора» без страха, что меня арестует полиция.
Если политики приходят к власти, то властью этой они обязательно злоупотребляют, особенно если не существует контроля за их деятельностью. Для контроля над властью нужны свободные средства массовой информации и развитая сеть неправительственных организаций. В Сербии была власть, которая давила и сокрушала все на своем пути, уничтожала страну, выбрасывала нас из окружающего мира, рисовала нас маньяками и демонами. Все это мне отягощало жизнь. Это меня унижало.
С другой стороны, оппозиции тоже было нечем похвастаться – она никогда не находила адекватного ответа на действия власти, произвол которой увеличивался в геометрической прогрессии. Думаю, без «Отпора» у них ничего не получилось бы – и не нужно нам скромничать.
Ключевое в позиции «Отпора» вот что: он не продвигал организацию, он продвигал идею. Студенческие демонстрации 1996-1997 годов в Белграде, например, имели конкретные задачи. Студенты – подвижная социальная группа, и, если их требования тем или иным способом удовлетворялись, протест исчерпывал себя. А «Отпор» конкретно ничего не требовал – мы выступили с общими лозунгами перемен. Первым нашим слоганом стал призыв: «Живые люди – живое сопротивление!» Нас объединила идея индивидуального сопротивления в разоренной стране, где оздоровить отдельно взятые институции попросту невозможно. Мы считаем, что любого сопротивления злу достаточно, любое сопротивление неправде оправдывает себя. Эта абстрактная на первый взгляд идея хорошо сработала, потому что она позволила людям объединяться вне зависимости от политических, национальных, идеологических взглядов. Мы сопротивлялись тому, что было плохо – а наша жизнь и была плохой. Власть не нашла ответа на такую форму протеста, кроме грубых репрессий. Поэтому я и чувствую удовлетворение: наша оценка, оценка молодых людей, которые не боролись за власть, а хотели оказать свое политическое влияние (в этом ключевое различие между «Отпором» и партиями оппозиции), оказалась верной. Своей искренностью, своей решительностью мы внутренне освободили многих людей и доказали им, что Милошевич не важен. Я думаю, потребность в «Отпоре», в «Сопротивлении», существует всегда – особенно в такой стране, как Сербия. После ухода одного человека из власти, в сущности, ничего не изменилось.
– Вы не считаете новую власть лучше старой?
– Ей просто придется быть лучше, потому что новые лидеры своими глазами видели, что такое народный гнев. Коштуница должен понимать, что люди голосовали не за него, а против Милошевича. Коштуницу и его сторонников поддержали только потому, что они в течение десяти лет составляли единственную альтернативу. Я голосовала за Коштуницу и кандидатов блока Демократическая оппозиция Сербии и считаю, что они передо мной несут ответственность за свои действия.
– Вы считаете, что лидеры прежнего режима должны быть наказаны?
– Я не выступаю за то, чтобы кого-то повесили на фонаре, поскольку Югославия как государство и мы, сербы, как народ пережили провал. Что важно для «Отпора» – это оздоровление системы власти, возникновение ясного и четкого законодательства. А начинать нужно с малого. Я не верю, что все доказательства преступлений режима Милошевича уничтожены. «Отпор» добивается наказания всех полицейских, которые репрессировали наших активистов, а арестованы или задержаны полицией были тысячи участников движения. Мы будем добиваться, чтобы таких людей уволили из системы внутренних органов, потому что они плохие полицейские.
Если и существует в Сербии политическая организация, членов которой полицейские знают в лицо и поименно, – это «Отпор». Многие полицейские, кстати, понимали, что они боролись против безоружных детей, и, наверное, это понимание тоже кое-что в их головах изменило.
Я много размышляла над тем, почему именно Югославии так не повезло с национальным лидером. Ясный ответ на этот вопрос нашла в средневековой сербской литературе: в нашем народе всегда, от царя Лазара до Тито и Милошевича, существовал синдром разобщенности и миф объединения, миф великого вождя и жертвы этого великого вождя ради объединения. И сейчас ситуация такая же: половина населения своим гимном считает «Гей, славяне!», половина – королевский хорал «Боже правде». Я не сторонница обобщений, но некоторые фрагменты нашей истории повторялись прямо-таки с пугающей цикличностью.
Весна Пешич, директор Центра антивоенных действий: «Роковым для Сербии теперь может быть только возвращение старого резкими».
– Правда ли то, что это Вы «придумали» президента Воислава Коштуницу?
– Я знаю Воислава тысячу лет, мы познакомились еще до того, как Милошевич пришел к власти, сотрудничали в оппозиции, тогда мы были диссидентами. Когда власти объявили о проведении выборов, наш центр провел специальное общественное исследование. Мы посмотрели анкеты и увидели, что Коштуница среди оппозиционных лидеров имеет лучшие шансы на победу. Фактически Коштуница был единственным шансом оппозиции. Он всегда занимал достаточно жесткую государственно-национальную позицию, в принципе почти такую же, как Милошевич, а потому прежней власти, по существу, не в чем было Коштуницу упрекать. Так что результаты выборов только подтвердили прогнозы – мы же не из пальца рейтинги Коштуницы высосали. Мы больше шли от «схемы» человека, который мог понравиться избирателям, чем от конкретной личности.
– А у Коштуницы, по Вашему мнению, есть какие-то политические недостатки, которые могли бы быть роковыми?
– Роковым сейчас могло бы быть только возвращение старого режима. Но даже если Коштуница проиграет следующие выборы, поскольку окажется неспособным соответствовать ожиданиям граждан, в этом не будет ничего рокового, это всего лишь демократический процесс. А вот то, что ему нужно быть осторожным, чтобы режим не вернулся «с помощью» какого-нибудь военного переворота, – это да.
Белград октября 2000-го напомнил мне Москву августа 1991-го: тот же запах внезапно нахлынувшей свободы в воздухе. Мой коллега так написал в белградском еженедельнике «Време»: «Скоро какой-нибудь умник предложит отмечать день штурма парламента как государственный праздник с военным парадом. Но в конце концов, что еще можно сделать с революцией, если не превратить ее в маленький ритуал. Чтобы о ней никто не забывал. И чтобы она никогда не повторилась».
Cпециально для журнала «Правозащитник» из Белграда
Балканы: между героизмом и преступлением (права человека в бывшей Югославии) – 1995, №3 (5)
Достоинство власти, или Двадцать лет Хартии-77 – 1997, №1 (11)
Год 2012 в 14-ти интервью и 8-ми стихотворениях – 2012, №1 (0)
Мы их крепко держали за фалды. Интервью Андрея Шарого и Владимира Ведрашко – 1999, №4 (22)
Справедливость для генерала – 2000, №1 (23)
Трудная мишень, или Гидра баскского терроризма – 2000, №3 (25)
Гаагский трибунал: всё смешалось – мораль и уголовщина, правозащита и политика – 1998, №1 (15)
Молитва за Сербию. Тайна смерти Зорана Джинджича. Фрагменты рукописи – 2005, №2 (44)
