Полемические заметки
От редакции. Предлагаемый читателям материал, очевидно, спорный. И не только потому, что побуждает спорить с автором, не соглашаться, возражать или доказывать обратное. Он спорный еще и по избранному методу рассмотрения проблем. На одних автор останавливается подробно — скажем, такова его попытка рассмотреть исторический аспект правозащитного движения. На других, казалось, не менее значимых — лишь вскользь. В качестве примера возьмем главы «Элита» или «Конкуренция»... Почти тезисные, подобные главы тем не менее предлагают острые и актуальные темы для обсуждения эффективности правозащитного движения как части гражданского общества. В авторском тексте были и такие строки, которые редакция сократила как не относящиеся к теме, заданной самим автором. Среди них, например, попытка описать проблемы западных фондов, сотрудничающих с российскими НПО. При этом акцепт делался на том, как лучше «выделять средства», а не на том, как лучше их использовать... Мы считаем такой подход автора малообоснованным. Редакция печатает статью с некоторыми сокращениями и незначительной редакторской правкой, сохранив при этом авторский стиль.
Вступление
Время показало необходимость концептуального выступления по теме, а также важность хотя бы беглого обозначения главных проблем и вопросов, накопившихся в правозащитном движении и нуждающихся в решении.
Статья адресована в первую очередь новым, в особенности региональным, правозащитным организациям, молодым активистам, сотрудникам зарубежных организаций и фондов, работающих в России и для России.
Пользуюсь случаем выразить искреннюю благодарность Н. Бельмас, А. Хатову, М. Богомолову, которые помогли в работе над текстом.
Полагаю, что долгое наблюдение за возникновением, становлением и развитием правозащитного движения, а также участие в нем позволяют мне дать некоторые оценки. Искренне надеюсь на интерес читателей и их отклики. Думаю, что сейчас чрезвычайно важно поддержать попытку правдиво исследовать этот уникальный общественный феномен — правозащитное движение, и в первую очередь — его новейший этап.
Терминология
Термин «правозащитное движение» будет использоваться далее в двух значениях:
а) в историческом контексте; в главном информационном сборнике «Хроника текущих событий» в 70-х годах периодически менялись два подзаголовка: «Выступления в защиту прав человека в Советском Союзе продолжаются» и «Борьба за права человека в Советском Союзе продолжается». Американское же издание «Хроники», выпускавшееся В. Чалидзе, имело подзаголовок: «Движение в защиту прав человека в Советском Союзе продолжается». Так эти три слова — «выступления», «борьба» и «движение» — уже тогда наметили различные самооценки правозащитной деятельности;
б) в живом, принятом сегодня смысле, означающем совокупность правозащитной деятельности различных людей и организаций — участников движения; здесь следует отметить, что эти участники необязательно объединены, взаимодействуют или даже знают друг друга.
Правозащитниками и правозащитными организациями далее будем называть тех, кто занимается защитой прав человека постоянно или достаточно регулярно.
Государственные организации не будем далее называть правозащитными, ибо исходим из посылки, что любое государство, по определению, является естественным источником ограничений и нарушений прав человека, а значит — объектом работы правозащитников.
В этом смысле и государственные служащие могут подпадать под определение «правозащитники» лишь в личном, неслужебном качестве, даже если они используют для этого ресурсы своего учреждения.
Тот факт, что статья 2 Конституции России вменяет защиту прав человека в обязанность государству, примем как нонсенс, романтическое пожелание законодателя времен ранней перестройки.
Государство и правозащитное движение
Тот факт, что государство является источником нарушений прав, сам по себе ни хорош, ни плох. Государство — механизм управления, регулирования, а значит, и неизбежных ограничений прав. Задача правозащитников любой страны — контролировать уровень этих ограничений. Убери общественную самозащиту (правозащиту), и государство автоматически начнет сокращать права и свободы, станет диктатурой.
Но уже само сочетание — «права человека» — чуждо и неясно в России.
Люди говорят: «Какие еще права человека, когда есть нечего, вокруг нищета, беспредел и коррупция?»
Или так оценивают позицию правозащитников по Чечне: «Почему вы, правозащитники, указываете только на нарушения прав со стороны «наших», а не видите бесчинств бандитов? Это двойной стандарт!»
Неправильно. Как говорится, «с больной головы — да на здоровую».
В подобном случае правозащитники должны обвинять не бандитов, а те государственные органы и тех госслужащих, которые умышленно или по халатности:
а) заранее не защитили людей от бандитов,
б) нарушают права пострадавших,
в) нарушают права самих бандитов (у которых тоже есть права — для неграмотных).
Таким образом, получается, что:
а) преследование бандитов, «нарушающих права», — это работа государства,
б) «преследование» государства, не защитившего народ от бандитов, — работа правозащитников, то есть самого этого народа, ибо правозащитники и есть «самозванцы» из народа (см. Закон «Об общественных объединениях»).
Своей работой правозащитники вовсе не разрушают, а наоборот, укрепляют государство — заставляют чиновников работать на народ, а не на себя.
Да, преступник нападает на человека, нарушает его право на собственность, а то и на жизнь. Но правозащитники — не милиционеры. Они борются с бездействием власти, если та не сумела защитить человека, содержащего эту власть на свои налоги. Например, когда должностные лица не принимают самых очевидных мер для предотвращения тяжких преступлений: плохо ведут следствие, не назначают премии за помощь в расследовании, не защищают свидетелей.
Взрыв на Пушкинской площади... Я как раз начинал эту статью в то страшное время. Грех было руками махать, но, кроме горя, охватило отчаяние, что ни власти, ни СМИ, ни правозащитники — никто не сказал о самых первых и необходимых контрмерах против таких бандитских актов — не были объявлены ни государственная награда за помощь следствию (с ясными процедурой и гарантией ее получения), ни гарантии защиты свидетелей.
Это пример дикого, стратегического непрофессионализма наших государственных органов. Так они нас защищают...
И вдруг прозвучало: М. Сайдулаев, чеченский бизнесмен, заявил, что даст 100 тысяч долларов тому, кто выведет на преступников. Яркий пример, когда государство бездействует, а общество вынуждено работать за него.
И другие примеры показывают, как наше государство по советской еще инерции относится к общественной работе, к правозащитникам. Раньше сажало, сейчас — игнорирует. Но вдруг решает помочь и создает всем известные полугосударственные фонды с их странными льготами, госзаймами, огромными деньгами... И сразу идут интриги, обвинения в коррупции, а иногда и стрельба. Государство хотело как лучше...
Иной раз наши чиновники и политики вспоминают про какое-то неведомое им «гражданское общество», которое, мол, надо строить в России. Слышали звон, да не знают, где он. Не ведают, что гражданское общество и есть та самая сумма, совокупность общественных объединений — политических, религиозных, профессиональных, правозащитных...
По данным ВЦИОМ, в 1989 году 7 процентов опрошенных согласились с утверждением, что государство «нам дает так мало, что мы ему ничем не обязаны». Через десять лет уже 38 процентов опрошенных были согласны с таким утверждением. Так нарастает противостояние государства и общества.
История
Правозащитное движение сыграло, может быть, решающую роль в крушении Советской империи. Не случайно США ставили на эту карту — права человека — при формировании своей политики сдерживания СССР.
Ведь не только оружием нам грозили. Главный мотив был: если вы так обращаетесь с собственным народом, то что же вы будете делать с другими?!
Советских властителей как бы спрашивали: «Кто вы такие? Вас что, народ избрал на прямых и честных выборах? Или вы — захватчики, узурпаторы власти и держитесь только силой?»
Советские власти очень не любили таких вопросов-обвинений. Они просто в бешенство приходили, потому что было это — в самую точку, голая правда. Крутились как ужи на сковородке, подписывали благонамеренные международные документы, которые и не собирались выполнять, пытались состроить человеческое лицо, а выходила все равно кэгебешная харя, со всеми репрессиями: студентов — за анекдоты, писателей — за книги, верующих — за молитвы и т. д.*
* Разговоры о положительных силах в КПСС — в пользу бедных. Это самооправдания старых конформистов, чтоб не помирать в позоре. Мол, если б их «там» не было, то было бы совсем худо... Странные это разговоры. Мол, помогал я палачу, хорошо точил топор, а то представьте- каково зазубренным. В ходу легенда о добром разведчике Штирлице, вынужденном во имя большой победы делать небольшие гадости, например пытать людей, чтобы подтвердить свою шпионскую маску. Этими своими рассуждениями я как-то обидел одного нового демократа, бывшего комсекретаря по идеологии. Он был в первых рядах официальных перестройщиков, когда из лагерей стали выпускать политзеков, и сейчас находится в полной уверенности, что всю перестройку сделали именно они, прогрессивные коммунисты.
Правозащитное движение зародилось как реакция общества на так называемую хрущевскую оттепель конца 50-х годов. Радостное это было время: появилась возможность говорить больше, чем при Сталине, слегка освободилась пресса, возникли замечательные таланты, стали выпускать и реабилитировать политзаключенных. Но все это происходило под доглядом партии и ее передового вооруженного отряда — КГБ. Партия как бы перестраивала себя и общество, хотя не прекращала набивать лагеря уже новыми политзаключенными.
Хрущевская перестройка уже к началу 70-х годов перешла в так называемый застой, что неудивительно, поскольку сохранение тотальной власти коммунистов было несовместимо с нормальным развитием страны. Застой привел к окончательной деградации и вырождению коммунистического правления. И правозащитники-диссиденты шли в лагеря за то, что открыто говорили об этом.
Вперед-назад к Ленину
При «хрущевской оттепели» возникло так называемое неоленинское движение под лозунгом: «Назад, к ленинским нормам партийной жизни!» Недобитые Сталиным старые большевики и новые коммунисты вели бесконечные диспуты на кухнях, писали письма и петиции. Они хотели обновить свою партию, вернуть ей старый романтический вид времен революции и гражданской войны.
Эти люди считали, что Сталиным было искажено правильное развитие страны, а вот при Ленине все было хорошо. Не верить им было неловко, ведь они были живыми свидетелями, но и проверить их утверждения было невозможно — слишком много прошло времени.
Политическая позиция неоленинцев была очень демократична. Известна ленинская спекуляция — демократия нужна, но «небуржуазная». Из постулата «демократия не может быть неограниченной» старые большевики выводили: демократия и права человека нужны, но не для всех. После пытливого разговора выяснялось, что особыми правами на демократию должны обладать лишь пролетариат и рабочие, да и то не все, а лишь прогрессивные. Определять же, кто там рабочий и прогрессивный ли он, брались, конечно же, сами эти теоретики, уже забывшие каково это — вкалывать на заводах и фабриках. Общество-то классовое, говорили они, буржуям ходу не дадим. Чем ниже, проще класс, тем большими правами он должен обладать, «кто был ничем, тот станет всем» — фраза из потрясающего по силе Интернационала. Странная для нынешней молодежи логика. И при всем этом одновременно доказывалась необходимость равенства классов и общественных слоев. Клин клином вышибали: вот вы нас гнули, теперь мы вас погнем, а потом, глядишь, и выровняемся. Удивительно, но именно так и произошло. Правда, ценой в десятки миллионов жизней.
Таких спекуляций было много, но выглядели они тогда достоверными. Это не было иронией, цинизмом или желанием что-то скрыть за другими словами — старые большевики были очень образованы, говорили совершенно искренне и честно. Но иногда получалось так, что им самим было неприятно то, что выходило в итоге. Я был свидетелем многих таких споров между неоленинцами и молодыми грамотными ребятами, которые благодаря первой хрущевской перестройке получили достаточное образование. И далеко не всегда молодые выигрывали...
Властвующие коммунисты боялись стариков — основателей их же собственной партии, однако не могли их преследовать, потому что те ссылались на главного идола коммунистов. Культ Ленина сохранялся, и, обращаясь к нему, неоленинцы как бы страховали себя от возможных репрессий. Но власти постепенно наращивали давление, поскольку видели, что на них направлено их же собственное оружие — марксистско-ленинская идеология. И вскоре это направление общественного сопротивления — неоленинизм — было уничтожено.
Молодые диссиденты
Уже в первую перестройку открывался понемногу Запад, появилось окно в мир. Даже не окно, а щель замутненная, сквозь которую мелькали дивные краски, цвела неведомая, свободная жизнь.
Молодым реформаторам стало проще бить стариков в спорах, доказывать, что те не правы — западное развитие выглядело явно более нормальным. Почему именно западное? Да хотя бы потому, что света с Востока мы никогда и не видели, не было интересной информации. Если бы восточные голоса были разумными, то слушали бы их. Но было-то сплошное выкрикивание цитат Мао Цзэдуна, бесконечные войны корейских, вьетнамских, кубинских фанатиков. Западное же радио помогало всем: давало информацию для тогдашней интеллигенции, для патриотов национальных республик, для молодежи — новую музыку, переворачивающую мутное советское сознание. Сами собой возникали общественные течения: творческие, религиозные, молодежные — все это вместе и было тем явлением — новым общественным движением, с которым боролся КГБ.
Отважный диссидент А. Амальрик взбудоражил всех статьей «Просуществует ли СССР до 1984 года?», ведь большинство верило в вечность или по крайней мере в долговременность империи.
Александр Солженицын удивил сокровенным «Письмом вождям Советского Союза», в котором убеждал тех не спешить, действовать нерезко. Он предрекал неизбежность, но и опасность изменений. Получалось, что главный враг вождей не торопил их с реформами. Но старый зек чувствовал время, знал смысл революций, вот и пытался упредить развал и хаос*.
* Более подробно все это описано в книге Л. М. Алексеевой «История инакомыслия в СССР», 1983, и в колоссальном наследии гибельно забытого диссидентского самиздата.
Национальные движения
Среди великого множества различных форм сопротивления коммунизму нельзя никоим образом забывать и об антиимперских национально-освободительных движениях. Это главная сила, сокрушившая СССР.
Если вы хотите узнать человека получше, взгляните на его первую эмоциональную реакцию на определение СССР как «тоталитарной империи».
Национальное сопротивление имеет гораздо большую историю, чем советская власть. Чечня, например, воюет с империей уже не одну сотню лет. Много лет сражалась Украина, крымские татары, Прибалтика. Все эти страны насильственно удерживались в империи, их народы русифицировались. Я подчеркиваю слово «насилие», ибо, несмотря на некоторую помощь этим народам и странам в экономическом и культурном росте, империя одновременно искажала и подавляла их собственное национальное развитие. Как, впрочем, и самих русских...
Сейчас мы теряем ряд малых народов в Сибири и на Севере. Это страшный, но общеисторический процесс. В Америке то же самое произошло с коренными народностями. Мы не умеем не то что защищать малые народы, но даже сохранить их, хотя какие-то усилия предпринимались еще при советской власти.
Кажется, что уже сама территория России, один взгляд на карту доказывают, что нельзя без достаточно сильной власти удержать столь огромную страну от распада и эффективно ею управлять. И благие намерения властей неизбежно требуют силовых методов при нищете и низкой правовой культуре народа, при столь многонациональном составе страны, никогда не имевшей демократии.
Власти знают, что Советская империя представляла собой сочетание якобы независимых республик, управлявшихся послушными наместниками. Как раз это и делает снова В. Путин, когда сажает своих представителей управлять территориями. Использовать политику «кнута и пряника», разделения и властвования — другого пути он не видит, как не видели его ни Сталин, ни цари России. И снова будут возникать сначала территориальные, а затем национальные проблемы. Люди не хотят жить в коммуналке — хоть в советской, хоть в российской. Какую позицию здесь должны занять правозащитники? К сожалению, так называемый национальный вопрос совсем не затронут в правозащитном движении, его просто не понимают, и в этом большая опасность.
Уроки истории
Надо детально высветить, вспомнить наше прошлое. Все нормальные страны — Чехословакия, Польша, балтийские наши вассалы — прошли достаточно мягкие, спокойные формы национального покаяния и очищения. Это называется люстрациями (лат. «lustratio» — очищение посредством жертвоприношения), то есть политическим и юридическим оформлением народного покаяния. Не должны гебистские палачи, лживые журналисты, стукачи и конформисты снова лезть во власть, оболванивать нас через газеты и телевидение, учить наших детей...
Однако многие видные правозащитники против люстрации. Говорят, как же это — опять кого-то вешать придется? И опять кого-то судить на основании их же материалов из КГБ? Как будто не осталось ни множества свидетелей, ни необъятной бесстрастной «Хроники». Да, это трудная, но вполне подъемная тема. И пока наши демократы мнутся, гебисты вовсю работают. Да, архивы КГБ опасны. Например, так называемые доны и доры — дела оперативного наблюдения и дела оперативной разработки, в собраны сведения о личной жизни многих людей. Это страшное оружие в любой момент может быть пущено в действие самими бывшими и действующими гебешниками.
Страна деморализована отсутствием национального покаяния. Но это покаяние становится лицемерием без его правового воплощения — люстрации.
Современное правозащитное движение
В новых условиях и правозащитное движение стало иным. Сейчас дают деньги за то, за что раньше давали срок...
А молодежь не знает, не ведает, что не так давно запросто могли упрятать в тюрьму или психушку только за предложение организовать свою политическую партию, за издание независимого журнала или газеты, за книгу, статью, за пересказ «политического» анекдота...
Мы — часть больного общества
Даже в старое и недоброе советское время после бодрых коммунистических докладов об успехах и достижениях, шла речь о «некоторых, к сожалению, все еще имеющих место, отдельных недостатках». Сейчас же все отчеты правозащитников — это сплошные победные реляции. Что, коммунисты были честнее?
Полезно вспомнить, как в самом начале перестройки многие организации разрабатывали свои кодексы чести, своды нравственных правил. Ведь религиозную мораль из нас выбили, а коммунистическую — отменили. Люди чувствовали, что как бы повисли в воздухе, забыли — что хорошо, а что плохо. Как же на такой пустоте права людей защищать? А тут еще деньги с Запада пошли...
И быстро забыли о своих попытках разработать моральную основу работы, стали говорить, что не надо играть, мол, на руку врагам, выносить сор из избы и прочее. Но повторю вслед за молодым В. Буковским: «Виноват не тот, кто выносит сор, а кто сорит...»
Везде слышно: российское общество больно. А когда оно было здорово? И коррупция процветает, и коммунисты с чекистами опять лезут во власть, нищета и преступность вокруг, грязная политика.
И хотя правозащитное движение выглядит несравненно чище, оно все же — часть больного общества. И кто скажет, что оно здорово, что ни рискует оно быть зараженным теми же болезнями?
Нигде я не встречал таких замечательных людей, как в наших правозащитных организациях. Потому власти и СМИ не любят правозащитников, замалчивают, блокируют С. Ковалева, С. Пашина, что не выдерживают с ними сравнения. Но больной выздоровеет, здоровый — заболеет, и тот врач хорош, кто не лечит, а предупреждает болезни.
Старые правозащитники в новые времена
Был в начале 90-х годов недолгий период, когда немногие оставшиеся «старые» диссиденты имели реальную возможность повлиять на развитие событий в России. Но первым был подвиг Андрея Сахарова в безумном Верховном Совете СССР.
В то время недобитых диссидентов очень почитали невесть откуда взявшиеся новые демократы и очень боялись коммунисты, еще остававшиеся у власти. Наше общество всегда делилось на тех, кто сидел, тех, кто сажал, и тех, кто наблюдал за всем этим с разной степенью интереса. И теперь это тройственное общество испытывало смешанные и неопределенные чувства радости и неловкости, восхищения и страха, вины, обиды и скрытой ненависти. В такой атмосфере Андрей Дмитриевич стал депутатом. И он пошел на трибуну враждебного съезда, как на амбразуру, чтобы его услышали все. Мудрости и дальновидности ему было достаточно, чтобы знать, чем это для него кончится. Но поступка не поняли даже многие из его бывших друзей-соратников. Несколько человек увидели в этом не подвиг, а сотрудничество с преступной властью, обвиняли в конформизме. Так произошел первый раскол, были намечены две разные дороги, и вовсе не в смысле — работать с властями или нет. Главный раскол произошел по обычным линиям: ум — глупость, правда — ложь. Оппоненты А. Сахарова заняли беспроигрышную позицию постоянной критики, смело выказывали презрение к властям, но оказалось, что рисковал как раз Андрей Дмитриевич, а не они, считавшие себя самыми отважными в борьбе за демократию и права человека. Но именно А. Сахаров был на передовой и поплатился за это жизнью.
Московская Хельсинкская группа
Эта старейшая правозащитная организация была восстановлена в 1989 году. Но не все старые диссиденты-правозащитники в нее вошли. Некоторые, весьма уважаемые, отказались. Казалось, что устали, сил уже нет после мытарств и лагерей.
Группа сделала много хорошего. Самыми заметными стартовыми ее проектами были: первая в истории СССР правозащитная конференция, серия просветительских семинаров, Центр по правам человека, Общественная приемная, «Правозащитная сеть».
На Группу смотрели, на нее ориентировались очень многие новые правозащитные организации, а в ней, как и в любом общественном предприятии, были и негативные процессы, определившие уже тогда будущие проблемы развития всего правозащитного движения. И любой промах, неточность сразу же перенимались новыми правозащитниками как образец необходимого стиля и образа действий. Так, например, поступили справедливые претензии от эмигрантов — членов старой Московской Хельсинкской группы: почему их забыли пригласить в новый состав? Группа не сумела правильно отреагировать. Затем по невыясненным до сих пор причинам был приостановлен первый выделенный грант. Стали уходить лучшие активисты и приходить малоработающие люди. Финансовые и административные дела Группа вести не умела, но в 1996 году выхлопотала у Б. Ельцина предвыборный указ о государственной поддержке правозащитного движения вообще и себя самой в частности. Затем вместе с хаббардистами издала книжку о свободе совести...
Сейчас очевидно, что это совсем не та Московская группа содействия Хельсинкским соглашениям, что была до перестройки. Ее эволюция может оцениваться по-разному, но вряд ли корректно до сих пор использовать старое заслуженное название. Это уже совершенно другая организация, и называться она должна по-другому. Хотя бы из уважения к тем, кто работал в ней до перестройки и пострадал за это.
Элита
В начале перестройки была надежда, что старые диссиденты послужат примером для становления и развития новых правозащитников, что будут они как мудрые «старейшины» передавать молодым уникальный опыт доперестроечного движения, а главное — особую нравственную атмосферу того времени, так называемый гамбургский счет честности и справедливости.
Но довольно скоро новые, молодые правозащитники увидели, что и среди старых диссидентов согласия нет, их почитатели обнаружили в своих кумирах обычных людей. Оказалось, что они — простые смертные, с грехами и недостатками и часто не умеют не то что управлять, возглавлять и продвигать, но даже правильно рассуждать и общаться.
Смерть Андрея Дмитриевича еще раз напомнила, что лучшие умирают первыми. Я помню и многих других. Какие это замечательные были люди — Григорий Сергеевич Подъяпольский, Софья Васильевна Калистратова, Петр Григорьевич и Зинаида Михайловна Григоренки!.. Всех сейчас и не назову...
Вспомните, сколько сотен тысяч хоронили А. Сахарова. А недавно поминать его на кладбище пришли двенадцать человек. Потерян интерес не к демократии и правам человека, утрачена вера в справедливость, потеряны нравственные ориентиры, вновь стала привычной ложь.
Кто же остался из старых диссидентов? Что и как они передают новым демократам-правозащитникам?
«Черная» работа
Один из самых работящих новых правозащитников часто повторяет: «Надо помогать людям». Эта фраза может показаться излишне пафосной, но людям и в самом деле надо помогать. Есть разница между работой на «права» человека (общее благо) и на самого «человека» (прямая помощь конкретному лицу). Однако в правозащитном движении стремительно нарастает отделение трудной и опасной работы в пользу живых людей от наукообразной «теоретической» правозащитной работы. Крайние случаи этих двух позиции — прямая, тяжелая, бесплатная работа, например с бомжами, и, напротив, проведение дорогостоящих отвлеченных семинаров по «продвижению общественных интересов». Вероятно, необходимо и то, и другое. Дело в пропорциях, в относительной динамике развития каждой из этих крайностей, в их приоритетах для России. Эта динамика показывает все большее тяготение правозащитников к так называемой чистой работе, не связанной с рисками и неудобством. На практике это иногда выглядит как пренебрежение живыми людьми, их болями и бедами.
Уверен, правозащитником может считать себя только тот, кто ведет дело хотя бы одного пострадавшего человека, помогает хоть кому-нибудь напрямую.
К счастью, все больше появляется «универсальных» правозащитников, которые умудряются не только вести тяжелую работу с людьми, но и пишут книги, организуют действительно важные семинары, участвуют в теоретической работе.
И все же мне ближе те, кто ведет «полевую» правозащитную работу с людьми: бывшими заключенными, родителями живых и погибших солдат, больными, увечными, с теми, кто рискует собой в «горячих точках», в диктаторских странах и регионах.
«Работа с массами»
Несколько лет я близко видел отчаянную и жертвенную работу солдатских матерей. Если уж одна мать готова на все, чтобы не попал ее ребенок на чеченскую бойню, то какова должна быть реакция сотен и тысяч наших матерей?! Их горе имеет слабые последствия не потому, что этого не видят государство, СМИ и правозащитники. Сам наш народ какой-то поразительно инертный. Огромно и унизительно это народное терпение, если тысячи матерей покорно ждут, когда их детей, вчерашних школьников, погонят на смерть, под ножи бородатых мужиков, точно так же, как все мы после страшных московских взрывов спешим поскорее пробежать в метро в переходе на Пушкинской площади...
Отдельные акты возмущения не сливаются в мощную силу, волну общественного гнева, чтобы заставить правительство опомниться. Эту силу и должны поднимать правозащитные организации. Вопрос: почему они этого не делают? Ответ: нарастают процессы коммерциализации, формализации и бюрократизации в правозащитном движении. Ведь ничто больше не противоречит гражданской позиции, как система такого финансирования, когда реальная цель подменяется формальным процессом. В самом деле, зачем правозащитным организациям рисковать, когда у них есть деньги на спокойные мероприятия? Не надо идти на площадь, устраивать демонстрации, не надо громко негодовать, биться за конкретных людей. У многих теперь есть теплые офисы, быстрые компьютеры, у некоторых даже персональные машины с водителями. Отчего же не жить удобнее? Зачем выходить на площадь?
Правда, когда арестовали В. Гусинского, на Пушкинской площади была организована гневная демонстрация. Был долгий митинг, хорошо показанный по телевидению. Но ничего подобного не было после ужасного взрыва на той же Пушкинской площади. Никто не спросил с властей за эту трагедию, как и позже — за страшно погибших подводников.
С того же Запада нас иногда видят лучше. На позор российским властям именно с Запада выдвинули на Нобелевскую премию нашу организацию солдатских матерей. А власти это событие как бы и не заметили. Но где те толпы демонстрантов, которые должны стройными рядами двигаться к дому правительства с протестом против отправки молодых ребят на войну? Люди сидят по домам и тихо трясутся от страха, как было когда-то, до перестройки.
И будут отправляться наши дети на бойню и взрываться наши дома, а мы будем думать: слава Богу, не меня, не моих близких...
Управление
Одна из важнейших проблем правозащитников — наладить правильную управленческую, менеджерскую работу. Надо уметь создать хороший рабочий климат, привлекать гранты, планировать работу, вести кадровый подбор, но главное — определить идеологический базис своей работы, чтобы это была работа за совесть, а не за деньги. Ведь даже тот, кто искренне начинает работать за совесть, может постепенно забывать об этом.
По О. Мандельштаму, «власть отвратительна, как руки брадобрея». Не мною замечено, что даже в нашем правозащитном движении многие руководители организаций оставляют желать лучшего как по их деловым, так и нравственным качествам.
Типичный руководитель правозащитной организации — это человек, заранее обреченный, с клеймом на лбу. Принимая роль лидера, он неизбежно становится «плохим», ибо не всех защитил, не всем помог, не дал денег, то сделал не так, а это не эдак. Самому же лидеру остается успокаивать себя той правдой, что взвалил на себя тяжкую ответственность, должен терпеть, сносить удары, быть жестким в деталях, чтобы сохранить целое, и прочее. В тяжелейших условиях «полевой» работы («горячие точки», тюрьмы, бомжи и инвалиды, душевнобольные, детдома и т. п.) он может успешно руководить организацией только по «полевому», боевому принципу. Так, военачальник бросает на смерть взвод, чтобы сохранить роту, роту — чтобы спасти батальон, армию — для спасения страны... Так кто же он? Убийца своих солдат или герой — спаситель родины?
Трудно в России быть разумным и порядочным начальником. Не любят у нас ни начальников, ни порядка. Именно поэтому одна из главных задач правозащитного движения — немедленно приступать к решению проблем внутреннего управления. Должно быть стыдно давать советы властям, а самим плевать на такие же советы, но уже обращенные к себе. Очевидна кадровая деградация в стране, все мы ужасаемся, видя какие люди нами управляют. Смешной лозунг начала 90-х годов: «Перестройку начни с себя!» — сейчас более чем уместен. Давайте же «перестроимся», найдем и применим такие механизмы, которые безошибочно будут приводить к управлению наилучших людей. Только тогда мы получим моральное право критиковать власть за отсутствие таких механизмов. Мы вполне можем искать и находить необходимые для эффективной работы критерии нравственности и системы отбора, как делали это первые диссиденты-правозащитники. Мы должны и можем создавать механизмы и процедуры поиска людей одновременно порядочных и деловых, но в первую очередь — порядочных! Ибо, если порядочный человек со своими обязанностями не справляется, он хотя бы об этом честно скажет либо уйдет, или найдет себе замену, или сам обучится, наконец.
О «сдержках и противовесах»
Известно, что одна из ключевых проблем российского общества — паралич третьей, судебной власти.
Наше государство не опирается на исполнительно-законодательно-судебную треногу власти. Оно пытается утвердиться на одной исполнительной «ноге», беспрестанно помыкая двумя другими — представительной и судебной.
Правозащитники сетуют на неравновесность ветвей власти. Требуют то, чем сами же и пренебрегают. Значение управленческой системы «сдержек и противовесов» недооценивается в самом правозащитном движении.
Даже в Законе «Об общественных объединениях» предусмотрено «разделение властей» в управлении организациями. Законодатель как бы предвидел, что эти малые народные ячейки должны управляться так же, как и государство — своими уставами («конституциями»), законами (внутренними регламентирующими документами), процедурами и т. п. Но спросите иного правозащитника-руководителя, как у него работает правление? Или когда в последний раз собиралась контрольно-ревизионная комиссия? Вас просто не поймут. Организации управляются диктаторски, в лучшем случае — авторитарно. Лишь немногие, как «Мемориал», например, умудряются сохранять сбалансированное самоуправление, хотя бы и в ущерб на первый взгляд своей динамичности и эффективности. Надо признать, что лидерские организации более эффективны. Но как при этом требовать у чиновников увеличить роль судебной власти в государстве и негодовать из-за перевеса исполнительной?
Из опыта взаимодействия
Общественный организм тоже заболевает, как и биологический. Но болезни надо предвидеть. В общественных структурах и в правозащитном движении должны быть механизмы профилактики, диагностики и лечения.
В Центре по правам человека велась работа, что называется, «с колес». Каждый день — толпа, шум и крики в узком коридоре и нескольких крошечных комнатах. К одним только солдатским матерям приходят десятки жалобщиков. А еще идут в «Тюремную реформу», Фонд «Право матери», Общество инвалидов, Приемную по гражданским делам, Психиатрическую ассоциацию...
Однажды выяснилось, что на приеме кто-то взял деньги с посетителя за консультацию. Тревога! Проходимцы в правозащитном движении куда более опасны, чем негодяи у власти. В подобных случаях я реагировал бурно — бегал по кабинету, курил, что-то объяснял сам себе, но в итоге, успокоившись, писал вежливое и спокойное письмо руководителю той организации, сотрудник которой совершил проступок: мол, глубокоуважаемый такой-то, обращаюсь к вам с просьбой разъяснить и прошу вас ответить...
В подавляющем большинстве случаев ответов просто не поступало. Подчеркиваю, с трудными вопросами я многажды письменно обращался не только к «рядовым» правозащитникам, но и самым известным, известнейшим, к ведущим, если угодно. Тексты обращений были корректны и нейтральны, не ответить на них было неприличным. Но не отвечали, молчали, как районная прокуратура, и вели себя так вовсе не только со мной.
Есть известное выражение, что демократия — это прежде всего процедура...
Отсутствие ответа на вежливое письмо — тоже ответ. Кто отмалчивается — уже не прав. Но удручает распространение подобного хамства. Нормальная переписка стала уже редким уделом немногих людей достаточной культуры.
Конкуренция
Конкуренция внутри правозащитного движения достаточно жесткая. Бывают очень серьезные скандалы, но больше — ворчаний по углам. Прямое заимствование идей и проектов выдается за случайное совпадение: мол, идея и так висела в воздухе. И бывает, что кто-то хочет подать проект на финансирование, кому-то показал, тот взял, переделал немного, сам подал в фонд, а автор идеи стоит в недоумении, чешет затылок. Такие случаи все более распространяются, новым людям и организациям со свежими идеями все труднее пробиться. Фонды-спонсоры боятся незнакомых правозащитников и идей, потому что это больший риск, предпочитают известных и проверенных.
Хорошие люди и плохие дела
Надо научиться корректно и продуктивно обсуждать внутренние проблемы правозащитного движения. Нельзя их замалчивать под теми предлогами, что власть под нас копает, что война идет, зеки гибнут, и недосуг заниматься разборками. Всякое дело имеет разные последствия. Я знаю многих подвижников, сделавших много хорошего, но одновременно и плохого. Мы живем в странное время, когда хорошие люди делают плохие дела, и наоборот. А разборки все равно будут, они уже идут, распространяются по всей России. Нет, наверное, уже крупного города, центра, где ни сцепились бы между собой правозащитные организации из-за амбиций, денег или внутренних междоусобиц. Процесс этот идет, и лучше его видеть, изучать, чем замалчивать.
Работа с деньгами
Раньше за правозащитную работу давали срок, а сейчас дают деньги.
Если раньше старые диссиденты-правозащитники отстаивали перед советскими властями презумпцию своей невиновности, то сейчас надо принять «презумпцию виновности» для тех, кто берет деньги на правозащитную работу.
На практике это означает, что работа с деньгами должна быть прозрачна и легко поддаваться проверке. В правозащитном движении к деньгам должна быть проявлена особенная щепетильность. Совершенно недопустимы любые операции с деньгами, кроме предусмотренных гранто-выми условиями. Никакие «обналички», уходы от налогов, завышения зарплат не могут быть приемлемы. Совершенно недопустимым следует признать и такое часто встречающееся «обоснование» вольного обращения с чужими деньгами, как: «Государство нас обложило налогами, грабит и обманывает, а мы что — хуже?» Если так говорят, то и вправду — хуже.
Забавно будет, если правозащитные организации начнут, например, проекты против коррупции, а сами будут нарушать порядок расходования и учета денег, избегать налогов и т. д. Еще смешнее, если фонды это видят, но все равно деньги дают, исходя из «авторитетности» просителей, личных симпатий или нежелания выносить сор из избы. Такую круговую поруку надо изживать, чтобы значительно увеличить эффективность помощи. Но при распределении любых средств неизбежно возникают защитные механизмы против проверок выполняемой работы и расходования денег. Фондовские чиновники не воруют. Они справедливо боятся увольнения за неумение точно и грамотно вкладывать средства. Поэтому им становятся невыгодными честная обратная связь и критика их работы. Возникает положение, при котором стратегию и тактику давателей денег определяют, на мой взгляд, случайные и некомпетентные люди, никто всерьез не проверяет полезность выполненных работ, их эффективность не оценивается, а недостатки скрываются. Становится все более легким и выгодным затягивание сроков выполнения проектов. Цель проекта подменяется самим процессом его выполнения и красивым отчетом. Одновременно завышаются бюджеты проектов и отдельные статьи расходов в них. Заданное изначально благородство помощи вытесняется голым расчетом. Понятия честности, скромности и совести выглядят излишними, ибо не предусмотрены грантовыми условиями.
Сколько должны зарабатывать правозащитники?
На Западе неприлично спрашивать о зарплате. Но можем ли мы хоть в этом перегнать Америку и спросить нашего правозащитника о том же? В так называемой грантовой сфере вопрос о заработной плате не только допустим, но и вполне нормален. Такое требование вытекает не только из морали (если мы работаем с неимущими), но уже из условий фондов, давателей денег, из обязанности правозащитных организаций не скрывать свои расходы. В этом вопросе необходима полная открытость, или, по-западному, транспарентность, то есть прозрачность.
Вряд ли следует назойливо рассказывать всем, сколько у вас денег, совать кому ни попадя свои бюджеты и отчеты. Я делал так, но чем больше доказывал, что не жулик, тем меньше мне верили. Нужно всегда быть готовым честно показать интересующимся, чем ты занимаешься, но не навязываться.
Так сколько же должны все-таки зарабатывать правозащитники? Полная открытость бюджета организации снимает этот вопрос. Подавляющее большинство понимает, что американских зарплат у нас быть не должно. Ибо было сказано: стыдно быть нищим в богатой стране, но вдвойне хуже быть богатым в нищей стране.
«Выгодные» проекты
Становится выгодным заниматься тем, что интересует Запад, но вовсе не так важно для России. Например, западные фонды вдруг объявляют о намерении помочь правам женщин, а не их детям, отправленным воевать в Чечню. И тут же возникают соответствующие организации, проекты, выстраивается очередь невесть откуда взявшихся поборников женских прав.
Или приоритетными объявляются права ребенка. Святое дело, но опять же знаю случай, когда некто тут же сказал, что теперь надо заниматься правами детей.
Правозащитная работа становится рынком подрядчиков, ищущих выгодные заказы.
Многие хотят меньше работать и больше получать, но не все. Есть и другие, кто заинтересован прежде в благополучии своей страны, а не своего кармана.
На недавнем семинаре собралось много правозащитников из российских глухих уголков. В роскошном пансионате обсуждали проблемы помощи бедным и неимущим. Семинар стоил явно больше двадцати тысяч долларов. Молодые региональные правозащитники тихо восхищались умением организаторов так ловко все делать. Их можно было понять — надо получить деньги за билеты и компенсировать расходы. Всем было хорошо. Организаторы получили неплохие деньги, славу и шансы на новые деньги, поскольку удалось собрать много участников. Региональные представители получили отличную командировку в обмен на свою информацию и участие. Западные консультанты-эксперты тоже неплохо заработали. Все много и хорошо кушали, спали в отличной гостинице. И никак нельзя оценить действо, если не посчитать эффективность всего мероприятия как соотношение затрат и результата.
Цена советов
Правозащитное движение развивалось почти вслепую, без передачи внутреннего и внешнего опыта. Многие считают себя первопроходцами, они уверены, что уже родились правозащитниками и никто им не указ. Это естественная «перестроечная» реакция на долгое подавление государством общественной активности и независимости. Но давно пора уж вспомнить, что умные учатся на чужом опыте.
Мне приходилось консультировать разные организации, и я видел, как трудно воспринимаются самые элементарные и ненавязчивые советы, например выпустить свой «толковый буклет» — описание организации, написать план своей работы, и прочее. Полезные советы отвергаются не потому, что не нужны. Просто люди у нас не привыкли к тому, что консультации — ценность.
В одной газете был напечатан рассказ премьера Италии о его беседе с крупным мафиози. Последний утверждал, что мафия уже стремится действовать цивилизованно, дает деньги на благотворительные проекты и пользуется при этом консультациями специалистов, но по-другому нежели это делают государство и общественные организации.
«В чем же разница?» — спросил премьер.
«Допустим, у Вас есть деньги, и Вы хотите вложить их в благотворительный проект. Что Вы будете делать?»
«Обращусь к эксперту», — сказал премьер-министр.
«И мы тоже обратимся к эксперту», — говорит мафиози. — А теперь предположим, что эксперт ошибся и Ваши деньги пропали. Что Вы сделаете?»
«Обращусь к другому эксперту», — ответил премьер.
«Правильно, и мы так же сделаем. Но дальше мы с Вами действуем по-разному. Вы просто найдете другого эксперта, а мы убьем первого эксперта за ошибку и сделаем так, чтобы второй об этом узнал».
Такова цена экспертизы. Как видите, эти мафиози достаточно умны, чтобы понимать свою бестолковость в благотворительности. Потому и нанимают специалистов. Правда, поступают они с ними достаточно круто, но ведь и платят неплохо. Наши правозащитники не хотят учиться, считают себя специалистами высшей пробы даже в самые критические моменты. Так капризный больной меняет врачей и лекарства, пытается заниматься самолечением, не понимая, что в какой-то момент все же нужно довериться профессионалу.
Интеллектуальный капитал, набранный опыт не имеют у нас ни цены, ни рыночного обихода. Крикуны и дураки на виду, но есть очень много мудрых людей, топко чувствующих и понимающих развитие правозащитного процесса. Их советы не просто полезны, а во многих случаях спасительны, но люди эти не востребованы. Новые правозащитники не инвестируют в разум, но бурно развиваются, получают все больше быстро приходящих денег и славы, допускают массу ошибок, не обдумывая свои действия достаточно глубоко.
Более того. Новые (и не только) организации часто делают прямо противоположное собственным же намерениям и декларациям. Так, одна из крупнейших правозащитных структур отказалась от крупной суммы исключительно из-за своих внутренних распрей, хотя эти средства могли и должны были быть направлены на ее же уставное дело — миротворческий проект в «горячей точке». Распри скоро кончились, а деньги пропали, хотя могли бы спасти многих людей. Сюда можно добавить ряд неудачных попыток объединения правозащитных организаций — необходимого условия эффективности правозащитного движения в огромной стране. Даже не дележка денег тому виной — лишь не доступные разуму амбиции лидеров. Это лишь первые примеры из огромной массы подобных же иррациональных случаев.
Зависимость от денег
Трудно искать и получать деньги, но еще хуже, что у денег есть и плохое свойство — они кончаются. А если у вас крупная правозащитная организация, которая уже помогла многим, а помощи ждет еще больше людей? Если вы отвечаете за ваших сотрудников, а денег уже нет и больше не предвидится? Если, наконец, на ваших глазах голодают и уходят ваши коллеги-правозащитники и гибнут надежды защищаемых ими людей?
И все больше приходится думать не о правах человека, а о собственном выживании правозащитников, и правозащитная организация все меньше занимается своей уставной работой и становится фирмой по поиску и получению денег.
Помощь Запада
Не знал бы я Лиона Лайберга, не знал бы и Америки. В начале перестройки для правозащитников нашего Центра он один держал репутацию страны, как тот самый праведник. Он пришел к нам в Центр, высокий, здоровый мужик с седой бородой, как у Э. Хемингуэя. «Я, — говорит по-английски, — буду у вас волонтером, то есть бесплатным работником». А у нас полтора человека могут по-английски. Но уже через месяц с грехом пополам мы с ним о Чехове говорили. Лион целиком поддержал нашу установку на полную финансовую чистоту и открытость. Самое интересное, что он тоже был бывшим зеком — немцы его в плен взяли в Нормандии, отправили в Освенцим. Чудом выжил, вышел из лагеря тонким, звонким и прозрачным и вместо еды рюкзак книг на себе вынес. Есть еще на Земле такие люди! Жил Лион у старушки, комнату мы ему нашли. Кровати не было, спал на коротком диванчике и стул себе для ног подставлял, по-русски знал только «дерьмо» и «до свидания», научился, когда мы его в лютый мороз возили на неотапливаемой и загаженной электричке в Загорск смотреть русские достопримечательности. Вернулся он через полгода в свой Вашингтон и первым делом нашел нам расторопных партнеров, с которыми мы стали работать.
Но это исключение. Чаще с Запада приезжают люди малоквалифицированные, не очень хорошо знающие Россию, не умеющие себя здесь вести.
Как объяснить Западу наши ожидания от его помощи?
Правозащитные организации получают деньги от зарубежных благотворительных фондов. По самым грубым подсчетам, около 100 миллионов долларов Запад вкладывает ежегодно в работу правозащитников разных мастей. Гораздо же больше (но на ту же работу!) вкладывается в деятельность государственных и подконтрольных государству организаций. Тем самым Запад как бы приручает чиновников, делает их лояльными. Поди, поскандаль с тем, кто деньги дает! И все по закону, никакой коррупции. Но на этой теме почему-то абсолютное табу. До сих пор нет не то что анализа, но даже попытки осознать эти огоромные финансовые потоки из-за рубежа. Даже называются они по-другому — не благотворительные гранты, а, например, «техническая помощь», «займы» (нам отдавать?) на правовые реформы (56 миллионов долларов) или подготовку кадров (?!) (72 миллиона долларов). Поразительно, что никто эти огромные денежные потоки еще не исследовал! На эти деньги кто-то и что-то делает. Но кто и что именно?
Негосударственным организациям достается на порядок меньше. Деньги правозащитникам даются всегда под проект, строгий документ-обоснование с жесткой последующей отчетностью. Пример — проект «Общественная приемная», то есть служба правовой помощи неимущим людям, и прочее.
Надо быть справедливыми к западной помощи — дают деньги на святое дело, помощь людям идет, их права защищаются. Но почему так медленны изменения к лучшему? Каков же все-таки результат или, как говорят сами западные фонды, какова эффективность правозащитной работы?
Российская помощь
Наши бизнесмены никогда всерьез не помогали правозащитникам.
В конце 80-х — начале 90-х годов мне довелось вести первые переговоры как с западными фондами, так и с нашими внутренними потенциальными донорами. На подъеме перестройки эти последние (от записных бандитов до респектабельных банкиров-менеджеров) искренне хотели вкладывать деньги в молодую демократию. Но у Запада уже был многолетний опыт такой работы, а наши бизнесмены в этих вопросах — ни сном, ни духом. И сами они, и их деньги так были тогда непонятны, что опасно было брать. Да и правозащитники не умели ни просить, ни получать, ни тратить, ни отчитываться.
Новые правозащитники
Новые люди приходят в правозащитное движение с совершенно неожиданных сторон.
Первым, еще в начале 90-х годов, проявил интерес к правозащитному движению К. Боровой. Правда, он интерес этот довольно быстро потерял. Чудом спасшийся от резни в Азербайджане бизнесмен и поэт И. Саркисов решил создать фонд защиты от дискриминации. Дело задумано красиво, хотя движется очень трудно — не помогают власти, не доверяют правозащитники.
Известный экономист Е. Ясин вспомнил о правах человека, создал небольшое подразделение по правам человека в своем университете, чтобы студенты вновь не построили советскую модель экономики. Практические трудности возникли, но надо оценить дальновидность шага.
В очередной раз всех удивил Б. Березовский — отвалил миллионы на поддержку правозащитных проектов, стал первым крупным отечественным спонсором правозащитного движения в России.
Все дело теперь — в условиях, на которых предлагаются такие деньги.
Надо помнить, что российские спонсоры — люди совершенно новые в правозащитном деле и должны пройти минимальный ликбез: ознакомиться с обстановкой, людьми, организациями, выбрать систему ценностей в нашем деле и заявить о ней. Скороспелый их разворот от бизнеса и политики к правозащите чрезвычайно опасен.
И все же акция Б. Березовского говорит о каком-то новом явлении, о некой новой ступени развития, на которую мы входим. Кажется, «новые русские» начали всерьез понимать, что «делиться надо» не только с государством и бандитами, а и с народом. Так было и в западных странах сто лет назад, так будет и у нас. Тот факт, что первые наши микросоросы действуют неуклюже, не должен заслонять суть процесса постепенного перехода правозащитной России на самофинансирование.
Экономист В. Найшуль хорошо сказал, что личная благотворительность — это неотъемлемый элемент рыночной экономики. И это начинают осознавать наши «новые русские».
Дж. Сорос однажды сказал: «Когда я зарабатывал миллионы, я думал о деньгах, когда я стал зарабатывать миллиарды, я стал думать о людях». Подождем, пока наши не начнут зарабатывать миллиарды.
Полный текст статьи, отредактированный автором, размещен в Интернете по адресу: htpp://www.hro/ngo/research/intro.htm.
