Вообразим себе какую-нибудь сложную проблему в виде сферы. Тогда можно представить, что любое мнение, высказанное по данной проблеме, появится на поверхности сферы. И тогда оно окажется в равной мере отдалено от «истинного центра» – точно на длину радиуса. Югославская война – задачка не для тех, кто торопится установить абсолютную и единственную правду. Истины на войне нет вообще, хотя почти каждый солдат уверен, что сражается за правое дело.
Так размышляет хорватский правозащитник Иван Звонимир Чичак, председатель Хорватского Хельсинкского комитета (национальное отделение международной организации, центр которой находится в Вене). Чичак не старается быть политически объективным, в основе его жизненной концепции лежит неравнодушие. Чичак увлечен романтизмом «национального освобождения». Он, хорват, в числе врагов своего народа видит не сербов, не боснийских мусульман, а загребских, сараевских и белградских политиков, ответственных за развязывание югославской войны.
«При социализме» 49-летний сейчас Иван Чичак три года провел за решеткой. Вне всякого сомнения, рисковал бы он угодить в тюрьму и «после социализма», если бы его возможный арест не вызвал по всей Европе широкий резонанс. В минувшем году Хорватский Хельсинкский комитет предал гласности слишком много фактов, неприятных для нынешних властей: данные о нарушениях прав сербского населения в ходе и после наступления хорватской армии в краинах; сведения о незаконном выселении сербов из квартир и о лишении их работы; информацию о нарушении свободы печати и преследованиях за инакомыслие. Загребское правительство памятника Чичаку, конечно, не поставит – в «официальной» прессе он давно уже заклеймен как «предатель родины».
Оценки Чичака – это всего лишь «точка на сферической поверхности» югославской проблемы. И, пребывая в этой точке, я старался вместе со своим собеседником сократить расстояние до истины.
– Господин Чичак, почему вы, довольно известный в своей стране политик, еще несколько лет назад активно участвовавший в партийной жизни только что получившей независимость Хорватии, вдруг занялись правозащитной деятельностью?
– Ну, во-первых, занялся я правозащитной деятельностью совершенно не «вдруг». Власти социалистической Югославии упрятали меня за решетку еще в 1966 году как раз за диссидентскую деятельность – тогда это называлось «антигосударственной пропагандой». Так что у меня долгий правозащитный «стаж», и прервался он формально лишь в конце восьмидесятых годов. Когда югославская федерация вступила в пору системного кризиса, когда Хорватия завоевала независимость, я вдруг неожиданно обнаружил, что вокруг меня изменилось немногое. На смену одному авторитарному государству пришло другое, точно так же выхолащивающее благородное содержание тех идей, во имя которых под знамена политиков собирался народ. Я снова, еще в большей мере, чем прежде, почувствовал себя диссидентом. В таких условиях нормальной политической деятельностью заниматься невозможно: нет партий, есть только их подобия, политическая структура общества аморфна, что компенсируется могучим аппаратом подавления инакомыслия, контролем власти за средствами массовой информации – все это, кстати, создает еще больший простор для нарушений прав человека. В 1993 году я расстался с идеей партийной деятельности, оставил руководство Крестьянской партии и вместе с друзьями организовал правозащитную группу, которая затем получила название Хорватского Хельсинкского комитета.
Во-вторых, решение вернуться к правозащитной деятельности сложилось совершенно естественно, потому что я, как всегда в подобных случаях, руководствовался собственным внутренним ощущением. Зовом совести, если хотите. Я спросил себя: что сейчас больше всего нужно той Хорватии, о возникновении которой ты мечтал и за которую боролся? Ей нужно выселение сербов и истребление инакомыслия? Нет! Ей нужен партийный тоталитаризм? Нет! Может быть, моей Хорватии нужны военные приобретения в соседней Боснии? Нет и еще раз нет! МОЕЙ стране нужно другое – уважение и соблюдение хотя бы основных человеческих прав, национальная терпимость и пусть робкие попытки создания гражданского, а не полувоенного общества.
Кроме того, я католик по вероисповеданию и воспитанию. А католическая религия категорически не приемлет то, что нынешние хорватские власти называют «мудрой национальной политикой». И я должен был воспротивиться тому, что видел вокруг, если не как политик и не как диссидент, который в свое время сидел в тюрьме за пропаганду идеи хорватской независимости, то уж по крайней мере как человек, нравственные и этические устои которого просто не приемлют происходящего.
– Вы очертили такой круг проблем, что спокойно можете заниматься правозащитой до смерти: горизонт идеалов кристально чист, но столь далек, что до него вряд ли дотянуться. Как вы представляете конкретные задачи вашей организации?
– Прикладных задач, собственно говоря, всего лишь две. Первая – защита жертв войны и великосербской агрессии, объектом которой стала в свое время Хорватия. Вторая – защита прав сербского меньшинства в Хорватии. Эти цели могут показаться противоречащими одна другой, но на самом деле это всего лишь две стороны медали. Сербы в моей стране оказались категорией населения, лишенной малейшей политической и социальной перспективы. Любые попытки отстаивать их совершенно законные национальные и гражданские интересы воспринимаются как попытки защитить шовинистические идеи четников.
– Десять лет назад на юго-востоке Европы существовала тоталитарная, социалистическая, коммунистическая, какая хотите еще, но стабильная в политическом смысле Югославия. Сейчас на ее месте возникли по крайней мере три чрезвычайно сомнительных с точки зрения приверженности демократии режима (я имею в виду Сербию, Боснию и Хорватию), а стремление к национальной независимости обернулось сотнями тысяч смертей и реками крови. Стоила ли того эта национальная независимость и ваша, в частности, борьба за нее?
– Конечно, вы правы: СФРЮ была политически стабильна. Только не забудьте: это стабильность тоталитаризма, стабильность политического кладбища, где выкорчевывались любые идеи инакомыслия. СССР, в конце концов, тоже отличался завидной политической устойчивостью, однако вам, наверное, такая устойчивость все же была не по нраву... Взятый теоретически принцип национальной свободы открывает невиданные просторы для развития человеческого духа. Однако на пути этих стремлений в бывшей Югославии встала великосербская стратегия, которая в Загребе была однозначно идентифицирована с тоталитарной идеей. Хорватская национальная идея изначально несла в себе элементы демократии, поскольку ставила задачей создание независимого, свободного государства. Однако на деле эта благородная цель оказалась всего лишь фиговым листком. Общественная модель, к сожалению, не изменилась; она не утратила своей авторитарной жесткости по отношению к рядовым гражданам.
– Тем не менее перемены, произошедшие в политической жизни Хорватии за последнее пятилетие, вы считаете позитивными?
– Эти перемены неоднозначны, но если вы хотите определенного ответа – да, вне всякого сомнения.
– Тогда, может быть, то, о чем вы говорите, – вполне закономерный процесс? В конце концов, было бы наивным ожидать, чтобы вчера еще социалистическая республика враз обзавелась механизмом общественной гражданской саморегуляции, на формирование которого уходит не одно десятилетие?
– Беда в том, что переходные процессы из – за войны в бывшей Югославии оказались замороженными. В Сербии произошло слияние коммунистической и националистической идеи; в Хорватии агрессивный национализм и антисербизм, возведенные в ранг государственной политики, убили здоровое начало национализма. В Боснии говорить и о предпосылках для формирования гражданского общества преждевременно, поскольку страна перенасыщена оружием, разрушена и практически поделена между этническими общинами. Меня очень беспокоят процессы, связанные с возвращением к власти коммунистических и левых партий в центрально- и восточноевропейских странах. Польша, Болгария, Венгрия, Словакия, Литва, в ближайшей перспективе, боюсь, и Россия – все это звенья одной цепочки. И что бы там ни говорили о перерождении и обновлении политических платформ левых партий, коммунисты в любых условиях остаются коммунистами. Хорватия слишком дорого заплатила за свою национальную свободу, чтобы позволить себе роскошь возвращаться в прошлое. Какой именно расцветки оказывается тоталитаризм, окрашен ли он в красные, коричневые или «розовые» национальные цвета – суть от этого не меняется. Он одинаково опасен.
Другое дело, что, к счастью, кое-как удалось остановить войну. Все большее количество людей отдает себе отчет в том, что именно они получили вместо провозглашенных несколько лет назад идеалов национальной свободы, равенства и братства. Поэтому есть основания полагать, что Хорватия находится накануне процесса своего рода «ускоренной политической ферментации». Политическое отрезвление, на мой взгляд, уже состоялось, и операция хорватской армии в сербских краинах, сопровождавшаяся беспрецедентным исходом сербского населения, этот процесс в значительной мере ускорила. Достаточно проехать по железной дороге, соединяющей два крупнейших хорватских города, Загреб и Сплит, достаточно взглянуть на сожженные, брошенные, разрушенные деревни и города на тысячах квадратных километров испепеленной войной территории, чтобы понять: власть, генерирующая политику, которая приводит к таким результатам, антигуманна по определению. В сербских краинах и сейчас продолжают грубейшим образом нарушать права человека, там царит произвол: опустевшие населенные пункты сжигаются и разоряются, а у оставшихся или просто не имевших возможности уйти сербских стариков отбирают последнее, что у них есть. Разбивают стекла домов, например, а на дворе зима. Или отнимают пакеты с гуманитарной помощью. Наша организация готовит сейчас очередной доклад по этой тематике. Что бы ни говорило правительство о том, что не было заинтересовано в исходе сербов, о том, что преступления в краинах – дело рук «отдельных криминальных элементов», уроков из своих ошибок (если это были ошибки, а не преднамеренные действия) оно не извлекло. Считать, что бегство ста или ста пятидесяти тысяч сербов из краин в частности и из Хорватии вообще решит национальную проблему этой страны, – наивность, если не глупость.
Меня душил стыд, когда я понимал: подавляющее большинство хорватов с одобрением относилось к тому, что сербы ушли из районов, которые населяли веками. Хорватский президент Туджман называет радикальных сербских политиков агрессорами и фашистами. Не знаю, в чем тогда состоит разница между сербской и хорватской властью, если официальный Загреб позволяет себе проведение политики, основанной на систематическом нарушении прав своих же граждан. Это – продуманная концепция выдавливания инородного населения, его «гетоизации» или гуманных «этнических чисток» – называйте как хотите, суть не изменится.
К сожалению, вновь возникли основания для упреков в адрес самих себя. Мы, вероятно, забыли: эйфория, вызванная созданием национального государства, связана с нашим страхом перед этим государством как машиной подавления и ущемления интересов граждан. Хуже нет беды, когда государство и верность провозглашаемым его лидерами идеалам превращаются в новую религию, становятся критерием истины.
– Господин Чичак, вы говорите прямо-таки шокирующие для Загреба вещи. Вы не боитесь, что сейчас вот дверь вашего комитета откроют хорватские полицейские и арестуют вас по обвинению в предательстве родины?
– Ну, ситуация все-таки не настолько безнадежна. Конечно, власти нас не любят, но мириться с существованием Хорватского Хельсинкского комитета и подобных правозащитных организаций они вынуждены. Слишком известна наша деятельность в Европе и мире. Подобная же ситуация, кстати, сложилась и в Сербии, где правозащитникам приходится действовать ничуть не в лучших условиях.
– В последние месяцы ведутся обширные дебаты о том, должны ли хорватские и сербские власти выдать Международному Гаагскому трибуналу по наказанию военных преступников лиц, обвиненных международными юристами в совершении этих самых преступлений. Хорватия, в частности, связывает свой отказ с особенностями национального законодательства. Что вы думаете по этому поводу?
– Лица, обвиненные Гаагским трибуналом, должны быть незамедлительно переданы международному правосудию. И нынешнее хорватское законодательство содержит правовые основания для этого, поскольку закон запрещает выдавать хорватских граждан лишь иностранному государству, каковым Международный трибунал не является. Уж если Загреб заявляет о своей приверженности ценностям современной западной цивилизации, то на столь грубые подтасовки идти не нужно было бы. Я, кстати, думаю, что вот в данном случае справедливость восторжествует: преступники будут выданы в конце концов. Не в силу того, что Туджман признает свои ошибки, – просто слишком сильно международное давление на его администрацию.
– Как вы смотрите на будущее процесса урегулирования в Боснии и Хорватии?
– Дейтонское соглашение, к сожалению, не решило ни одной из национальных проблем в бывшей Югославии. А для такого решения нужен не раздел территорий, а смена находящихся у власти во всех трех причастных к конфликту республиках политических элит. Эти режимы сами по себе агрессивны, а Босния и Герцеговина, уж поверьте мне (мои родители оттуда родом), – это абсолютно неделимая геополитическая субстанция. Любые границы в этой стране означают новую войну. Конфликт разгорится с ужасающей силой, как только из его зоны выйдут международные войска и как только ослабеет мировое дипломатическое давление. США, Россия и Западная Европа в данном случае выбрали полностью ошибочную методику: они лишь заморозили проблемы, выбрали меньшее из зол и путь, несущий в себе поменьше практических издержек. Мое мнение таково: сербы, хорваты и мусульмане в Боснии (суть конфликта в Хорватии совершенно в другом – там речь идет об агрессии в чистом виде) ведут борьбу за территории, а не за создание многонационального общества. Насколько блестящие перспективы имеет такая борьба – покажет ближайшее будущее. Я боюсь, однако, что авторы мирного плана окажутся сильно разочарованы полученными результатами. Совершенно ясно, что политика и мораль – вещи несовместимые, югославский конфликт сам по себе дополнительных доказательств этому тезису и не требует, но тогда нечего и говорить о грядущем торжестве справедливости. Вероятнее всего, ни США, ни Западной Европе не нужны в этом регионе демократические режимы. Их устраивают нынешние политики – жестокие, агрессивные и политически слабые, – поскольку за душой у них много чего нехорошего спрятано. Такими ведь легче управлять, а управляемость процессами – главное условие успеха контроля за кризисом.
– Что же, денонсировать дейтонское соглашение?
– Ну почему же! Нужно бороться за новую гражданскую модель общества. Люди потихоньку начинают понимать, что их используют, как пешки в чужой шахматной партии.
– В ваших размышлениях осталась непроясненной одна деталь. Вы говорите об идее прогрессивного национализма и о национализме агрессивном. Как вы их отличаете?
– Мне действительно близка идея позитивного национализма, в основе которого не лежит теория о превосходстве одного народа над другим. Вопрос в том, с какой формой общественного сознания эта благая идея соединяется. Бывшая Югославия в этом отношении, увы, не радует. Агрессивный национализм социально опасен.
– Но где грань между первым и вторым?
– Она пролегает в совести каждого человека.
– Простите, но ответ не очень убедительный. Вы не священник все – таки...
– Другого ответа, к сожалению, у меня нет.
Загреб
Балканы: между героизмом и преступлением (права человека в бывшей Югославии) – 1995, №3 (5)
Достоинство власти, или Двадцать лет Хартии-77 – 1997, №1 (11)
Год 2012 в 14-ти интервью и 8-ми стихотворениях – 2012, №1 (0)
Мы их крепко держали за фалды. Интервью Андрея Шарого и Владимира Ведрашко – 1999, №4 (22)
Справедливость для генерала – 2000, №1 (23)
Трудная мишень, или Гидра баскского терроризма – 2000, №3 (25)
Гаагский трибунал: всё смешалось – мораль и уголовщина, правозащита и политика – 1998, №1 (15)
Освободи свой разум. О последних событиях в Югославии – 2000, №4 (26)
Молитва за Сербию. Тайна смерти Зорана Джинджича. Фрагменты рукописи – 2005, №2 (44)
