Андрей ШАРЫЙ
Достоинство власти, или Двадцать лет Хартии-77 – 1997, №1 (11)

...Яна Петранека арестовали первым. Это случилось 6 января у входа в театр «На Виноградех» – в тот момент, когда он передавал режиссеру Франтишеку Павличеку «подозрительный» пакет с документами. Среди этих подрывного свойства бумаг не оказалось, однако, той, за которой настойчиво охотилась чехословацкая госбезопасность. Петранек принес своему товарищу хотя и запретные, но все же относительно безобидные листовки. Откуда, в самом деле, комитетчики могли знать, что текст Хартии-77 еще только дорабатывается главными авторами документа, среди которых был и нынешний чешский президент, а тогда диссидентствующий драматург-абсурдист Вацлав Гавел? Вышло так, что арест Петранека ускорил появление Хартии, «рождения» которой ожидали вообще-то чуть раньше – в первый день нового года. «Все что-то копались, без конца работали над стилем», –объясняет Петранек. После его задержания письмо правозащитников приобрело еще и специфически-конкретный характер – одним политарестантом в стране стало больше.

Зима семьдесят седьмого года, вспоминает Петранек, в Праге выдалась мягкой. Чешский и словацкий народы под присмотром своей ленинской партии и группировки советских войск ударными темпами строили развитой социализм; Петранек (в прошлом корреспондент чехословацкого радио в Москве) участвовал в этом процессе с лопатой «оператора котельной» одного из столичных предприятий в руках. Другого места социалистическая родина, выдавшая Петранеку после увольнения «волчий билет», доверить ему не захотела.

«Все граждане Чехословакии имеют право жить и работать как свободные люди», – написано в Хартии. В январе 77-го Хартию – протест против тоталитаризма, советской оккупации, нарушений прав человека – подписали 240 человек. В течение следующих месяцев к ним присоединились еще несколько сотен; к концу года, как уверяют сейчас, число хартистов перевалило за тысячу. Практически все они немедленно были репрессированы – кто «просто» потерял работу, из философа стал мусорщиком или отправился в компанию к Петранеку в кочегарку, кто угодил за решетку. Впрочем, что такое четверть сотни или даже тысяча для пятнадцатимиллионной федерации двух республик? Тем более, что «народ-труженик» немедленно дал достойный отпор отщепенцам и агентам мирового империализма.

Не прошло и месяца с момента появления Хартии, как газеты опубликовали, а радио и телевидение огласили анти-Хартию. В ней, естественно, содержался «решительный ответ тем, кто своими антисоциалистическими атаками пытается разрушить созидательные усилия и мирный труд народа». 800 чехословацких деятелей культуры, ученых, врачей, специально собравшихся на «митинг протеста» в здании Национального театра 28 января, выдвинули контрлозунг первыми, как бы в едином порыве. Потом к передовому отряду «спонтанно» присоединились тысячи и тысячи обычных граждан, включая чехословацких школьников. Подрастающему поколению, кстати, приходилось верить учителям на слово – самих документов детям в руки не давали. Видимо, масштабами организованной в стране контрпропагандистской кампании в ЦК КПЧ остались довольны. Да и товарищам из Москвы, которые сурово взирали на происходящее из-за частокола кремлевской стены, нашлось чем отрапортовать.

Хартисты, как когда-то декабристы, считали, что пламя разгорается из искры. Огонек тлел долго – Хартия как постоянно действующая организация просуществовала более 15 лет, превратившись в главный национальный подпольный правозащитный центр, и была распущена только после того, как осенью 1989-го года чехословацкая бархатная революция покончила с затянувшейся революцией социалистической. Примерно в то же время Ян Петранек бросил в топку кочегарки последнюю лопату угля – воткнул орудие труда в антрацитовую кучу, как штык в землю, и вернулся на радио писать репортажи и комментарии. Поскольку новые революционные ветры уже выдули из радиокоридоров слуг прежнего режима, препятствовать возвращению оказалось некому.

Под праздничную дату – Прага со всей приличествующей случаю торжественностью в начале этого года отметила двадцатилетие Хартии – тревожащих и волнующих душу воспоминаний и впечатлений хоть отбавляй. 10 января один из самых элитарных дворцов пражского барокко, «Рудольфинум», собрал около 600 подписантов правозащитной декларации. Президент Вацлав Гавел. Драматург Павел Когоут. Писатель Людвиг Вацулик. Дипломат Иржи Гайек. В отличие от России, где переход от старого к новому происходит во многом по команде сверху, в Чехии бывшие диссиденты на короткий постреволюционный период стали самой что ни на есть властью. Одни, как Гавел на президентском посту, до сих пор символизируют необратимость демократических перемен. Другие, вроде спикера сената Петра Питхарта, наглядно подтверждают, что истинный правозащитник должен неизменно оставаться в оппозиции к любому режиму – пусть в конструктивной, но все же оппозиции. Третьи, и таких большинство, ни чинов, ни регалий не получили и вольны чувствовать себя бессменными часовыми на страже свободы. Петранек со свойственной журналистам-ветеранам метафоричностью охарактеризовал место хартистов в нынешней Чехии следующим образом: «Мы сейчас представляем собой нечто вроде теневого правительства морали».

Как относятся к советам этого кабинета те, кто устроился не в тени, а на политическом солнцепеке?

– Нас вежливо и внимательно слушают. Потом, правда, часто поступают по-своему. Власть только учится уступать с достоинством. Прежнюю, социалистическую,  этому  научить было просто невозможно.

Оптимизм Петранека, впрочем, разделяют далеко не все его товарищи. Теперь, когда от событий тех дней Чехию отделяет солидная историческая дистанция, стало понятным, что в конце семидесятых диссидентов объединял пафос борьбы против системы, но не взгляды на то, какое будущее предстоит построить после победы, которая тогда представлялась весьма призрачной. Показателен и тот факт, что Хартия имела три списка подписантов. У чехословацкого правозащитного движения тоже, как оказалось, было три источника и три составные части: христианско-демократическое направление, лидером которого был философ Ян Паточка, гражданско-демократическое, представляемое Гавелом и его единомышленниками – преимущественно из среды «рефлексирующей интеллигенции», и «фракция» коммунистов-реформаторов во главе с бывшим министром иностранных дел Чехословакии Иржи Гайеком. В восемьдесят девятом выяснилось, что, покончив с прежней властью, одновременно строить «социализм с человеческим лицом», христианско-демократическую республику и технократическое общество невозможно. Сторонникам Вацлава Гавела организация политического социума по партийному признаку казалась неверной, однако созданное ими общенародное широкое демократическое «надпартийное» движение поразительно быстро развалилось. Развалилась и Чехословакия, – кстати, многие специалисты считают: федерация распалась еще и потому, что чешские и словацкие демократы-диссиденты оказались слишком непохожими друг на друга. Хартия-77 по сути осталась пражской организацией. В Словакии оплотом диссидентских воззрений исторически была католическая церковь, чье влияние на политическую жизнь Чехии малозаметно. Расстались.

Пошли каждый своим путем. Слава Богу, хоть здесь без особых трагедий. У каждого человека и гражданина свой путь к диссидентству (кто-то, замечу, до конца жизни не решается сделать по этому пути хотя бы пары шагов). К началу семидесятых годов чехословацкая коммунистическая партия успешно очистила ряды от полумиллиона своих бывших членов, чья позиция во время вторжения сил Варшавского договора в Прагу была сочтена предательской. Более питательную среду для формирования антисистемной оппозиции и представить сложно. Кого-то не оставляли мечты о гуманной и демократической организации общества, прежде всего вечно недовольную любой властью интеллигенцию – писатели, театральные режиссеры, журналисты, актеры редко сохраняют нейтральную позицию по отношению к власти. Кто-то не мог забыть о реквизированной социалистическим правительством сразу после окончания второй мировой войны собственности – а развитие событий показало, что казавшиеся абсурдными мечты о реституции все же претворились в реальность. Так или иначе, «место расчищать» собрались все вместе, но мало кто, как тургеневский Базаров, считал, что «строить будут другие». «Бархатная революция» вызвала, помимо прочего, споры в рядах чешских правозащитников о том, на кого преимущественно должна опираться новая власть – на проверенных ветеранов движения или на тех, кто, не будучи активным коммунистом, до поры до времени находился в рядах «молчаливого серого большинства», тщательно скрывая симпатии к демократии до того момента, когда стало не слишком опасно высказывать свои подлинные мысли вслух. Именно на этой почве, к примеру, Вацлав Гавел вдрызг, до судебного преследования, рассорился три года назад с одним из горячих и самых уважаемых участников Хартии Петром Цыбулкой – тот считал, что обнародование даже не слишком тщательно проверенных списков бывших сотрудников чехословацкой тайной полиции обществу не повредит. Президент, которого даже «подарившее» ему рак легких тюремное пятилетие не разуверило в непреходящих ценностях толерантности, советовал быть осторожнее: времена инквизиции все же миновали. Да кто вообще имеет право на безапелляционные заявления о том, что демократическая революция завершилась вчера, а не сегодня и что возможности реставрации тоталитаризма не существует более? Республику, как верно заметил когда-то Монтескье, объявить недолго – проблема в том, что неоткуда взять республиканцев. Общественное примирение и согласие, вне всякого сомнения, – доминанта любой демократической власти. Но где именно, скажите, пролегает черта между справедливым возмездием опричникам и милосердием к заблудшим? Кто возьмет на себя роль судьи?

Ян Петранек, от социалистической власти мало чего хорошего увидевший, считает, например, что уже получил достаточную моральную сатисфакцию за два года тюрьмы и невеселую повинность два десятка лет махать лопатой кочегара. Со всем прочим, однако, сложнее.

– Общество ждет материальной реабилитации, однако вряд ли дождется, – говорит он. – Я имею в виду, конечно, не некую сумму финансовых выплат, а атмосферу, в которой и теперь приходится жить большинству чехов. Демократия оказалась слишком тесно связанной с котировками твердой валюты, европейский рынок обосновался в Чехии неожиданно быстро; по существу, еще не решена основополагающая задача – мы толком не разобрались в обстановке новых общественных отношений. Мне, скажем, никогда не казалась бесспорной зависимость между наличием демократических свобод и обвалом системы образования или здравоохранения – выяснилось, что таковая существует. До сих пор не понимаю, почему дешево вылечить ребенка можно только при тоталитарном режиме...

Не знаю, пришел ли в душе Ян Петранек к тем выводам, к которым пришел пражский политолог Иржи Пехе, считающий, что победу над бывшими диссидентами, придерживающимися концепции абстрактного гуманизма, одержали в Чехии представители того самого «серого большинства» – прагматичные технократы. Его теория такова: быстрая экономическая трансформация (отвечающая, кстати, ожиданиям устанавливающего критерии демократии евро-атлантического мира) основывалась преимущественно на принципах свободного рынка в ущерб интересам гражданского общества и правового государства. Отсюда и то обстоятельство, что зеркало чешского экономического чуда замутнено приватизационными скандалами, коррупцией да и тем, о чем, в частности, для примера и почти шутки ради упомянул Ян Петранек, который пока не дождался, чтобы его народ стал не только демократическим, но и еще здоровым и образованным. Конечно же, лес рубят – щепки летят. Вряд ли абстрактные гуманисты решились бы заплатить за рывок из социализма в цивилизованный капитализм высокую социальную цену. Не зря архитектор и творец чешской реформы – неприсоединившийся в социалистическую эпоху ни к тем, ни к другим инженер-экономист Вацлав Клаус, а совесть чешского народа – президент республики Гавел, правозащитник с четвертьвековым стажем, слегка уже бронзовый от заслуг перед историей и нацией. Однако во всем есть своя логика. Наоборот не бывает.

Двадцатилетняя дистанция делает оценки происшедшего простыми и сложными одновременно. Можно сказать так: в январе 1977 года Хартия поставила перед всеми и каждым проблему нравственного выбора. Социализм, кстати, на такого рода штучки оказался мастером; от людей честолюбивых, всегда и в любых исторических условиях причисляющих себя к совести нации, он требовал – ни в коем случае не отстраненности, даже не молчаливого приятия своих достижений и преступлений; напротив, он жаждал восхваления побед и превращения в торжество поражений – он жаждал активной поддержки и раболепного поклонения, скрепленного круговой порукой. И она, эта порука, оказывалась на поверку до поры до времени действенной: против-то выступали единицы, а «за» голосовала масса – в криках толпы голос единицы теряется. Всегда можно сказать: да, я пел помимо собственной воли, но так, чтобы испортить весь этот гнусавый хор. Так подписать или не подписать? С кем вы, мастера культуры? С Даниэлем и Синявским? За Солженицина или против? Вы к штыку уже приравняли перо или только еще собираетесь?

Любая революция разводит сограждан по разные стороны баррикад. Даже самая что ни на есть «бархатная». Собравшиеся в «Рудольфинуме» в подавляющем большинстве своем уже почтенного возраста господа формально придерживаются общего мнения: война с коммунизмом выиграна, а потому – окончена. Причем победители как следует позаботились о том, чтобы закрепить свой триумф. Чехия, страна с самыми прочными и масштабными традициями правозащиты в тогдашней Восточной Европе, оказалась единственной из постсоциалистических стран, до конца и последовательно претворившей в жизнь систему люстрации – насильственного ограничения прав граждан, запятнавших себя активным сотрудничеством с объявленным преступным режимом. Принятый парламентом закон был таков: сотрудники спецслужб и функционеры компартии лишаются на пятилетний срок права занимать хоть сколько-нибудь заметные посты в государственных структурах. Чехия, где, кстати, и теперь весьма активно и вполне легально действует коммунистическая партия, подвергла сама себя антитоталитарной прививке. Срок вакцинации теперь уже истек – но рубежи, по которым прежде проходили баррикады, увы, у всех пока еще в памяти. А люстрация всеобщим катарсисом, вопреки ожиданиям, все-таки не стала.

Двадцатилетие Хартии-77 заставило Прагу вспомнить не только о героях, но и о «коллаборационистах». Газеты запестрели именами тех, кто – добровольно или по принуждению – подписывал в те не по-зимнему мягкие январские дни анти-Хартию. Карел Готт, например, ведь не только пел в Москве и Праге песни о скрипке Паганини... В число подозреваемых (если не сказать – обвиняемых) попала и новая жена чешского президента Дагмар Вешкрнова (Вацлав Гавел во второй раз вступил в брак в первые дни 1977 года), которая два десятилетия назад делала первые шаги в карьере театральной актрисы. Однако сенсация не состоялась – Вешкрнова объявила опубликованное пражской газетой «Право» факсимиле ее подписи подделкой, а президент от разоблачительных или, напротив, объясняющих комментариев благоразумно воздержался.

«Если есть у кого-то правда, так только у пулемета», – процитировал Ян Петранек сочиненную кем-то из пражских журналистов в семидесятых годах и адресованную тогдашним властям остроту. Демократия приказывает пулеметы зачехлить, а патроны выбросить. Достоинство власти, напомню, заключается не только в способности побеждать – но еще и в умении уступать с достоинством.

Специально для журнала «Правозащитник» из Праги

В начало страницы