У каждого есть право на свободу, не подлежащее ограничению ради удобства органов уголовного преследования. Если же это право ограничивается — то только судом при условии представления обвинительной властью веских доказательств в пользу подобной меры пресечения.
БЛЕСК И НИЩЕТА ПРАВОЗАЩИТНИКОВ
Правозащитники привлекают внимание общественности к нетерпимому положению в следственных изоляторах, где скученность, плохое питание, антисанитарные условия содержания подследственных превращаются в разновидность пытки, облегчающей получение от обвиняемых признательных показаний. Стоило бы задуматься, почему самые разительные примеры бесчеловечности и беззакония лишь слегка царапают бюрократическую броню, а призывы к милосердию и соблюдению международных стандартов в области прав человека сплошь и рядом остаются гласом вопиющего в пустыне. Неловко делиться этим наблюдением, но, мне кажется, правозащитное движение сосредоточено на последствиях деятельности доставшегося посттоталитарной России карательного механизма, но слишком эмоционально и идеологично рассматривает причины происходящего. Перемалывание людей «правоохранительным» механизмом сегодня неизбежно не потому, что не хватает какого-либо демократического закона или сталинисты, партократы, заевшиеся перерожденцы засели в порах этой грандиозной хищной машины, а потому, что государственное подавление людей — не эксцесс, а обыденная производственная технология. Колонии и следственные изоляторы в существующем виде — это очаги взаимопроникновения криминальной и «правоохранительной» культур, небезвыгодного для обеих сторон обмена товарами и услугами; вокруг этих учреждений кормятся местные жители. Изменение существующего уклада (и даже гласное обсуждение его характерных черт) затрагивает интересы тысяч облеченных властью людей: от конвоира и контролера до надзирающего за условиями содержания заключенных прокурора и следователя, которому удобнее во всех отношениях иметь дело с изолированным и страдающим человеком. Насаждаемые сверху реформы встречают противодействие учреждений, отвечающих за функционирование уголовной юстиции и содержание лиц под стражей. Это противодействие сперва оказывается при принятии демократического законодательства, потом при введении его в действие; самое опасное, что даже после вступления нежелательных нормативных актов в силу практика воспитанных в советских традициях правоприменителей искажает и сводит на нет намерения законодателя. Наконец, когда верховная власть не тверда в реформаторских устремлениях, она, осаждаемая противниками преобразований, вполне может отказаться от своих обещаний и правовых решений, поддавшись на попытки запугать («Разгул преступности — а вы церемонитесь с бандитами!») или на доводы отсутствия средств («Рады бы жить по-людски, да на права человека денег нет!»).
Острота положения в следственных изоляторах может быть смягчена, с одной стороны, если заключение под стражу станут считать экстраординарной мерой, жесткость которой будет смягчена домашним арестом и правом каждого быть освобожденным до суда под залог, а с другой стороны — судебным контролем за правильностью арестов. Обе указанные меры означают коренное изменение философии досудебного производства по уголовным делам и принятие практикующими юристами (инерционность сознания которых и есть самое слабое звено судебной реформы) той точки зрения, что у каждого есть право на свободу, не подлежащее ограничению ради удобства органов уголовного преследования; если же это право ограничивается — то только судом при условии представления обвинительной властью веских доказательств в пользу необходимости подобной меры пресечения. Судебная власть, будучи гарантом соблюдения государственными органами Конституции, уполномочена вмешаться в тех случаях, когда действия органов уголовного преследования затрагивают права человека. Фазы укоренения нового законодательства, защищающего права человека, можно проследить на примере Закона от 23 мая 1992 года, получившего в зарубежных средствах массовой информации название «русский habeas corpus»*.
РЕФОРМАТОРСКИЙ ЦИКЛ
Фаза 1. Обещать, но не воплощать.
18 сентября 1976 года Союз ССР ратифицировал Международный пакт о гражданских и политических правах (вступил в силу 23 марта 1976 года), п. 4 ст. 9 которого предусматривает: «Каждому, кто лишен свободы вследствие ареста или содержания под стражей, принадлежит право на разбирательство его дела в суде, чтобы этот суд мог безотлагательно вынести постановление относительно законности его задержания и распорядиться о его освобождении, если задержание незаконно». Однако отраслевое законодательство осталось без изменений. Первый шаг к установлению в России процедуры типа habeas corpus был сделан, когда накануне самороспуска Съезд народных депутатов СССР издал имеющую прямое действие Декларацию прав и свобод человека от 5 сентября 1991 года, ч. 2 ст. 15, чем признал право граждан на судебную проверку ареста или содержания под стражей. 24 октября 1991 года Верховный Совет РСФСР одобрил предложенную Президентом Российской Федерации Концепцию судебной реформы. В ней анализировались причины униженного положения судебной власти и предлагались некоторые первоочередные меры, в числе которых было требование «подтвердить признанную мировым сообществом прерогативу судебной власти защищать граждан от необоснованного ареста» (Концепция судебной реформы в Российской Федерации. — М.: Республика, 1992, стр.41).
Декларация прав и свобод человека и гражданина, принятая Верховным Советом РСФСР 22 ноября 1991 года, провозгласила право каждого на свободу и личную неприкосновенность, на обжалование в суде задержания, как и других ущемляющих права граждан деяний государственных органов и должностных лиц (статьи 8 и 32). Однако ей не была придана обязательная сила. Декларация эта, равно как и Концепция судебной реформы, представляли собой по юридической природе заявления законодателя о намерениях, но ничем не связывали правоприменительную практику. Закон Российской Федерации от 21 апреля 1992 года «Об изменениях и дополнениях Конституции (Основного Закона) Российской Советской Федеративной Социалистической Республики» отразил в Конституции РСФСР целый ряд положений Декларации прав и свобод человека и гражданина от 22 ноября 1991 года. В частности, ч.2 изложенной в новой редакции ст. 39 Конституции устанавливала: «Заключение под стражу и лишение свободы допускаются исключительно на основании судебного решения в порядке, предусмотренном законом». Пока эти демократические положения провозглашались, ведомства, в технологический цикл деятельности которых встроено содержание человека в неволе, молчали и даже поддакивали. Но по сложившейся модели «правоохранительного» поведения, ни международно-правовые нормы, ни статьи Конституции не применяются, пока они не развиты действующим законодательством (теория «трансформации»).
Сразу же после появления союзной Декларации прав и свобод человека, в сентябре 1991 года, в Верховный суд РСФСР обратился адвокат А. Клигман, защитник обвиняемого по «делу ГКЧП» В. Грушко, с просьбой освободить его клиента из-под стражи, но никаких последствий это не имело. Генеральная прокуратура, ссылаясь на отсутствие соответствующего процессуального законодательства, тормозила судебное рассмотрение жалобы.
И в апреле 1992 года была сделана существенная оговорка: статьи 39, 40 и 41 Конституции в части, касающейся санкционирования судьей применения наиболее острых мер процессуального принуждения «вступают в силу после создания необходимых организационно-технических условий и принятия соответствующих законодательных актов». Такая же трактовка, кстати, применяется и в переходных положениях действующей Конституции.
Фаза 2. Законодательный компромисс.
В качестве переходного и компромиссного решения Комитет Верховного Совета РСФСР по законодательству выступил с законодательной инициативой о введении судебного контроля за применением арестов органами обвинительной власти, и соответствующий законопроект после ожесточенных дебатов (депутатов пугали повальным выходом из тюрем опасных злодеев) был 23 мая 1992 года. Проверка ареста судьей являлась беспрецедентным для Советской России процессуальным действием. Дореволюционная Россия также не имела традиции проверки судом правильности арестов. Ст. 10 утвержденного Александром II 20 ноября 1864 года Устава уголовного судопроизводства гласила: «10. Каждый судья и каждый прокурор, который в пределах своего участка или округа удостоверится в задержании кого-либо под стражей без постановления уполномоченных на то мест и лиц, обязан немедленно освободить неправильно лишенного свободы».
Но фактически царские судьи таких материалов не рассматривали. Закон Российской Федерации от 23 мая 1992 года «О внесении изменений и дополнений в Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР» дополнил УПК РСФСР статьями 220-1 и 220-2. Он предоставил право жаловаться на незаконный или необоснованный арест как обвиняемому (подозреваемому), так и его защитнику и законному представителю. Подобная жалоба в течение 24 часов направляется следователем или прокурором вместе с материалами, подтверждающими правильность заключения под стражу, судье по месту предварительного заключения этого лица; жалоба может быть подана и через администрацию места содержания под стражей. Судья рассматривает жалобу не позднее трех суток со дня получения материалов в закрытом заседании с участием сторон и обязательным вызовом лица, содержащегося под стражей, после чего немедленно освобождает последнего либо оставляет жалобу без удовлетворения. Непредставление органом обвинительной власти (прокурором, следователем) в судебное заседание надлежащих материалов служит свидетельством необоснованности ареста и влечет освобождение задержанного.
Очень важно, что с подтверждающими правильность ареста материалами (протоколами допросов, осмотров, вещественными доказательствами) могут ознакомиться, благодаря одновременно внесенным в статьи 46, 51 и 52 УПК РСФСР поправкам, и сам обвиняемый (подозреваемый), и его защитник. По общему же правилу их доступ к материалам предварительного расследования для ознакомления возможен только по окончании расследования, накануне направления дела в суд. Решение судьи об освобождении задержанного из-под стражи, как и об отказе в удовлетворении его жалобы, обжалованию и опротестованию в кассационном порядке не подлежит. Судебный контроль не заменяет, а лишь дополняет прокурорский надзор за применением мер пресечения, так что обязанность прокурора освободить любого, незаконно задержанного или арестованного, остается в силе. Принятию закона о судебном контроле за правильностью арестов активно противодействовали прокуратура и депутаты из силовых ведомств. Особенно активно они возражали против предоставления суду права проверять правомерность арестов, то есть углубляться в доказательства. В результате договоренности это положение сохранилось в тексте закона, чтобы быть, как я потом покажу, искаженным на практике, зато вычеркнули статьи о праве суда проверять законность ареста и незаконного удержания в местах лишения свободы после того, как истек срок наказания. В придачу пришлось согласиться и на прохождение закона, упраздняющего коллегиальное предание суду. Этот закон расширяет применимость упрощенных форм расследования, так называемой «протокольной формы досудебной подготовки материалов» и устанавливает единоличное рассмотрение судьей огромного числа уголовных дел (его с легкостью приняли через неделю, 29 мая 1992 года).
Фаза 3. Коррозия на практике.
За первые полгода действия Закона от 23 мая 1992 года судами было удовлетворено 14,1 процента жалоб на арест и 21,7 процента жалоб на продление срока содержания под стражей. Из мест предварительного заключения судьи в 1992 году освободили 2195 человек (были рассмотрены жалобы 15 139 лиц). В первом полугодии 1994 года суды России рассмотрели 34 294 такие жалобы, 19,4 процента которых были удовлетворены, в результате чего получили свободу 6647 человек. Практика стабилизировалась: примерно каждое пятое заявление аре? стованных об освобождении удовлетворяется. Но надо разобраться, что стоит за этими усредненными показателями. В мае — октябре 1993 года изучением проблем применения Закона от 23 мая 1992 года занималась группа независимых экспертов (руководители проекта — кандидаты юридических наук А. С. Вандышев, С. А. Дьячковский, С. А. Пашин, Г. Н. Прутченкова) при поддержке Государственно-правового управления Президента Российской Федерации, а также с участием Вестминстерского фонда за демократию (Великобритания). Исследование охватило Приморский край, Воронежскую, Иркутскую, Кемеровскую, Омскую, Нижегородскую области.
Был изучен 391 материал о проверке законности и обоснованности ареста (продления срока содержания под стражей) лиц, обвиняемых в совершении самых распространенных преступлений: краж, грабежей, разбойных нападений, хищений государственного имущества, умышленных тяжких телесных повреждений, мошенничеств и вымогательств, хулиганства, нарушений правил движения, повлекших тяжкие последствия, незаконных действий с оружием и наркотиками, — а также некоторых других преступлений. Кроме того, было опрошено 335 практикующих юристов, из них следователей — 76,2 процента, начальников следственных подразделений — 3,3; дознавателей — 0,6; прокуроров и их помощников — 9,9; адвокатов — 2,7; судей — 7,2 процента.
Общий вывод: замыслы законодателя были сильно трансформированы, и причина тому — в стереотипных воззрениях практических работников относительно смысла ареста и своей роли в процессе. Во-первых, сильна тенденция к процессуальному упрощенчеству. В рассмотрении дел судьей приняли участие: прокурор — в 75,8 процента случаев, защитник — лишь в 46,5 процента, лицо, содержащееся под стражей, — в 83,1 процента случаев. Выявилось, что повсеместно нарушаются сроки рассмотрения жалоб узников. С момента получения извещения о жалобе арестованного материалы направляются в суд в установленный УПК РСФСР 24-часовой срок лишь в 33,9 процента случаев. Не преступают 3-суточного срока по 42,0 процента, пятисуточного — по 22,9 процента дел. Наконец, 1,3 процента материалов направляются в суд с превышением даже этого пятикратно превышенного срока. Понятно, что 57,8 процента следователей считают оптимальным именно 5-суточный срок предоставления материалов, а с нормой процессуального закона солидарны только 6,2 процента сотрудников. Судя по изученным обзорам судебной практики, характерно нарушение сроков рассмотрения жалоб судьями. Наиболее часто называются следующие причины волокиты: нечеткая работа конвойной службы; этапирование обвиняемого по распоряжению следователя в другое место для производства с его участием следственных действий; трудности с явкой защитника.
Процессуальное упрощенчество проявляется и в том, что обвинительная власть затягивает представление материалов для проверки, а судьи «входят в положение» следователей и не спешат освобождать арестованных, обмениваясь с прокуратурой телефонограммами с просьбами прислать-таки документы. Для рассмотрения жалоб следователи направляли материалы в подтверждение обоснованности арестов практически всегда (92,1 процента дел), но в 7,9 процента случаев материалы в суд вообще не поступили. В 91,6 процента случаев в материалах, направляемых судье, письменные объяснения следователя не фигурировали. Впрочем, откровенная обструкция новой процедуры иногда вызывает и жесткую реакцию судей. Например, в Самарской области 90 процентов жалоб удовлетворяется как раз из-за непредставления следователями доказательств, подтверждающих законность заключения под стражу.
Во-вторых, оказалось, что узко понято само требование проверять «обоснованность» ареста. Если британский судья прежде всего устанавливает, не голословно ли обвинение, российский — интересуется вопросами «гуманитарного» свойства. При освобождении арестованных из-под стражи судьи приводили следующие мотивы: положительная характеристика, отсутствие судимости — в 25,2 процента случаев; семейные обстоятельства — 15,1; состояние здоровья — 11; отсутствие опасности для общества, небольшая тяжесть преступления — 9; наличие постоянного места жительства и работы — 22; нарушение процессуальных сроков содержания обвиняемого под стражей — 4,8; несовершеннолетие обвиняемого — 6,8; непредоставление следствием необходимых материалов — б, 1 процента случаев. «Концентратом» профессионального правосознания судей страны являются руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда Российской Федерации, которые даются на основе изучения судебной практики и статистики. 27 апреля 1993 года Пленум Верховного Суда Российской Федерации, в связи с возникающими при рассмотрении жалоб арестованных вопросами, принял Постановление № 3 «О практике судебной проверки законности и обоснованности ареста или продления срока содержания под стражей». Этим актом целый ряд положений Закона от 23 мая 1992 года был истолкован традиционно ограничительно, что сузило гарантии прав личности. Это Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации позволило судье для «правильного и объективного разрешения поданной жалобы... истребовать необходимые материалы по своей инициативе» (абз.З, п.З), что, имея в виду традиции советского расправного судопроизводства, породило обвинительный уклон. Закон же от 23 мая 1992 года, напротив, ограничивает судью работой с теми материалами, которые обвинительная власть сочтет нужным представить, а если их окажется недостаточно — обвиняемый (подозреваемый) должен освобождаться без наведения дополнительных справок. Спорно содержание п.9 этого Постановления: «...Судья не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности содержащегося под стражей лица в инкриминируемом ему преступлении». Пленум Верховного Суда лишил обвиняемых, которым отказано в освобождении из-под стражи, права приносить жалобы в порядке надзора (п. 14), хотя Закон от 23 мая 1992 года запрещает только обжалование в кассационном порядке.
Происходящее сведение на нет роли судебного контроля за арестами, как показали опросы, имеет под собой основания в мышлении и привычном образе действия правоприменителей. Законодательство типа habeas corpus, судя по направленности и характеру ответов на вопросы анкет, воспринимается государственными юристами как усложнение форм уголовного судопроизводства и их профессиональной деятельности, и вообще достаточно обременительное. Расширение судебного контроля многим, видимо, представляется посягательством на прерогативы прокуратуры. Нахождение обвиняемого под стражей отнюдь не счита,-ется чем-то исключительным и требующим повышенного внимания к его участи. Ситуация рассматривается сквозь призму удобства производства, безотносительно к страданиям лишенного свободы человека. Отсюда предложения увеличить (по сравнению с законными) сроки рассмотрения жалоб арестованных и т.п. Характерно, что большая часть правоприменителей отрицала целесообразность перехода к санкционированию ареста судьей, а не прокурором (78 процентов респондентов), хотя именно такой порядок закреплен ст. 22 нынешней Конституции России.
Кроме того, весьма типична мыслительная нерасчлененность по кругу задач и функциям судебной, следственной и прокурорской деятельности: 51,9 процента респондентов не видят никакой разницы между судебным и прокурорским надзором за правильностью арестов, а еще 9,2 процента считают такие различия крайне незначительными.
Фаза 4 (она же 1). Эта песня коротка, начинай сначала.
Принятие всенародным голосованием 12 декабря 1993 года новой Конституции Российской Федерации подает надежду на возможность более совершенного правового регулирования процессуального порядка заключения лиц под стражу и их освобождения из-под ареста. Ч. 2 ст. 22 Конституции Российской Федерации, не упоминающая отныне прокуроров в качестве субъектов, уполномоченных санкционировать применение арестов, гласит: «2. Арест, заключение под стражу и содержание под стражей допускаются только по судебному решению. До судебного решения лицо не может быть подвергнуто задержанию на срок более 48 часов». Но абз. 2 п. 6 разд. второго Конституции устанавливает: «До приведения уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации в соответствие с положениями настоящей Конституции сохраняется прежний порядок ареста, содержания под стражей и задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления». Итак, мы опять оказались в преддверии фазы законодательного компромисса. И снова прокуратура и МВД разворачивают кампанию нагнетания страха по поводу опасности судебного контроля за их деятельностью. Из одной пояснительной записки в другую кочуют примеры освобождения из-под стражи судьями рецидивистов (хотя произошло это по вине самих правоохранительных органов, не преуспевших в доказывании обоснованности ареста или вовсе «опоздавших» официально продлить срок пребывания под стражей).
Технологам содержания в неволе удалось добиться подписания Президентом Российской Федерации Указа от 14 июня 1994 года № 1226 «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности», п. 1 которого (в обход действующих законов) запрещает применять к некоторым группам подозреваемых и обвиняемых менее радикальные меры пресечения, нежели арест, позволяя задерживать лиц на срок до 30 суток. В итоге судебная практика оказалась в раскинутой предусмотрительными силовыми ведомствами еще в 1992 году ловушке: судьи не принимают жалоб на задержания в порядке Указа № 1226, поскольку обжалованию формально подлежит лишь сам арест. Но некоторые судьи (в частности, в Московской области) все-таки истолковали закон расширительно, указав, что задержание лица свыше установленного УПК 72-часового срока рассматривается ими как несанкционированный арест, подлежащий отмене. Вероятно, Верховный суд Российской Федерации вынужден будет встать на эту позицию.
Обоснованы ли страхи «разгула преступности» из-за применения законодательства о судебном контроле за правильностью арестов? Изучение практики применения Закона Российской Федерации от 23 мая 1992 года наглядно продемонстрировало, что возможные негативные последствия введения в стране законодательства типа habeas corpus обсуждались тенденциозно и недобросовестно интерпретировались противниками его принятия. Часть этих побочных эффектов связана с организацией дел на местах и никак не свидетельствует о просчетах законодателя. Собственно, выявленные негативные побочные эффекты сводятся к следующим:
1) предосудительное поведение освобождаемых из-под ареста обвиняемых. Практика не подтверждает опасений противников установления судебного контроля за арестами, пророчивших неслыханный разгул преступности ввиду массовых необоснованных освобождений обвиняемых из-под стражи. Не зарегистрировано ни одного случая, когда бы кто-либо из 89 освобожденных в вышеуказанных регионах лиц совершил бы новое преступление. С другой стороны, 13 из них скрылись, а еще 11 человек, по мнению следователей, пытались по-иному воспрепятствовать установлению истины. Следователи полагают, что удовлетворение судьями жалоб повлекло какие-либо негативные последствия лишь в 33,7 процента случаев, а по 66,3 процента дел никаких осложнений не произошло. Всего по России за 1 полугодие 1994 года скрылось от следствия после освобождения их судьями из-под стражи 1,1 процента обвиняемых, а повторно за совершение нового преступления арестовано 186 человек (2,8 процента от общего количества освобожденных);
2) фактическое приостановление расследования в период рассмотрения жалоб судьями.
Организация на местах судебного контроля за правильностью заключения под стражу сопровождалась в 151 случае из 391 негативными последствиями, то есть проведение следственных действий приостановилось. В числе причин называются такие: нахождение всех или основных материалов в суде (65,5 процента ситуаций); зависимость дальнейших следственных действий от решения суда (11 процентов); другие причины (23,4 процента). Не исключено, что из-за большой загруженности следователей они использовали направление дел судьям как предлог сконцентрировать свое внимание на прочих находящихся в производстве делах;
3) нарушение тайны предварительного расследования.
Нежелательное для следствия оглашение материалов дела случилось, по мнению самих следователей, лишь в 8,8 процента случаев; этого точно не произошло в 51,9 процента ситуаций. На вопрос: если нежелательное оглашение материалов имело место, осложнило ли это дальнейшее расследование? — безусловно отрицательно ответили 42,1 процента сотрудников; такой же процент следователей отметили, что обвиняемый изменил первоначальные показания, а один сослался на утрату вещественного доказательства. 19 следователей указали на воздействие на свидетелей и потерпевших извне, с целью изменения их показаний.
Теперь, осознав и проанализировав практику судебного контроля за законностью и обоснованностью арестов, предстоит пойти дальше и выполнить требование Конституции о санкционировании судьей заключения под стражу.
ИСХОДНАЯ ПОЗИЦИЯ — ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПРОЕКТ УПК
В проекте Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, разработанном авторами Концепции судебной реформы в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 7 июня 1994 года № 282-рп, предложена следующая модель применения ареста в качестве меры пресечения. Всякий задержанный до истечения 48 часов должен быть доставлен к судье. Судья, рассмотрев представленные прокурором доказательства виновности лица и необходимости дальнейшего содержания его под стражей и выслушав как доводы защитника, так и самого задержанного, решает, освободить ли последнего из-под стражи либо санкционировать его арест. Уже на этой стадии прокурор обязан предъявить подозреваемому обвинение и обосновать его резонность перед судьей с высокой степенью вероятности. Если судья выдал ордер на арест, то это не препятствует замене его на домашний арест и залог. В первый раз судья вправе санкционировать арест на срок, не превышающий двух месяцев, затем он обязан ежемесячно возвращаться к этому вопросу и проверять, имеются ли у следствия новые доказательства, обосновывающие необходимость дальнейшего содержания лица под стражей, — и так максимум до 9 месяцев в совокупности (если уголовное дело представляет особую сложность). По истечении срока, на который была получена санкция судьи, либо максимального срока лишения свободы, на который может быть осужден обвиняемый, либо 9 месяцев в совокупности, арестованный подлежит безусловному освобождению. Проект УПК упраздняет заключение лиц под стражу по мотивам одной лишь опасности приписываемого им преступления.
Проектом установлено, что «суд не должен назначать чрезмерного залога» и «обязан предоставить обвиняемому возможность быть освобожденным из-под стражи под залог».
К сожалению, существующий альтернативный проект УПК, подготовленный Минюстом, воспроизводит прежние подходы. Презумпция невиновности оказывается декларативной: ведь разрешается арестовывать человека по мотивам лишь «тяжести совершенного им преступления» (ст. 81), а его невиновность предлагается доказывать (п. З ст. 66), хотя по закону доказывать надо как раз виновность. При обращении в суд за продлением срока содержания лица под стражей не предполагается приложения доказательств, подтверждающих обоснованность ходатайства (ст. 93). Какой законодательный компромисс будет достигнут, покажет время. Однако уже сегодня ясно: надо предпринимать шаги для нейтрализации влияния репрессивных установок правоприменителей, которые способны искорежить самые удачные законодательные решения на третьей фазе реформирования. Здесь, видимо, может пригодиться опыт внедрения суда присяжных, когда еще до принятия соответствующего закона проводилась разъяснительная и тренировочная работа с судьями, готовилась материально-техническая и финансовая база, координировались усилия ведомств, обслуживающих судебные процессы (прокуратура, конвойные подразделения, аппарат суда и т.п.).
Для эффективного внедрения практики санкционирования арестов судьей, отвечающей международным стандартам, необходимо основательно поработать со следователями (а более половины следователей МВД без высшего образования) и прокурорами, дабы изменить их профессиональные установки и обучить методам обоснования правильности арестов перед судьями и своевременному предъявлению обвинения. Необходимо наладить быстрое распространение информации от оперативных подразделений МВД к следователям и прокурорам о первичном задержании человека, обеспечить регистрацию жалоб арестованных и бесперебойное доставление их в суды из следственных изоляторов и изоляторов временного содержания. Нужно, наконец, ввести институт мировых судей, способных справиться с потоком таких материалов.
* Название закона о свободе личности, принятого английским парламентом в 1679 году (по первым словам латинского текста). По этому закону никто без решения суда не мог подвергнуть кого-либо задержанию или аресту.
