Когда стало известно, что семья Сергея Григорьянца эмигрирует во Францию, у многих появилось безысходное чувство, будто опять накатывает «девятый вал», поскольку человек расстается со своей семьей, когда чувствует, знает: опасность совсем рядом, она подступила к твоему дому (незадолго до этого убили сына Сергея Григорьянца). Иначе что еще должно было произойти, чтобы известному правозащитнику пришлось расстаться со своей семьей?
Почему же такое стало опять возможно?
Розовое сияние приоритета прав человека пронеслось над Россией на стыке восьмидесятых– девяностых годов и угасло, не разгоревшись, не став знаменем нашего общества. «Права человека» вписаны отныне большими буквами во все предвыборные программы политических партий и движений, начиная от коммунистов и до «выбороссов». Но не на Голгофу пойдут политики, неся крест с начертанными словами о правах и свободах; единственное желание, которое они прикрывают заверениями о защите прав человека, – это обладать властью. Обладать, чтобы «душить» несогласных. История повторяется?
Теперь правозащитников не воспринимают всерьез, все акценты сместились, их пытаются использовать в политических корыстных целях, а кого не удается подчинить своей воле, запугивают, дискредитируют или сбрасывают по пути как ненужный балласт.
Правозащитники старой формации уже неопасны и неинтересны для властей, потому что у властей появились более сильные противники. А инквизиторские службы до поры зализывали собственные раны. Правозащитники старой формации стали неинтересны для общества, ибо общество, обманутое в очередной раз, уверили, что по политическим и религиозным статьям уже не сажают, пермские лагеря пустуют, границы страны открыты для всех, желающих выехать. Голос правозащитников постепенно ослаб, а политики завладели настроением, совестью, эмоциями общества, и люди разуверились, стоит ли теперь искать защиты у правозащитников.
Раньше диссиденты чурались «своих» политиков, никогда не вступали с ними в альянс, это называлось предательством. Они всегда были в оппозиции, теперь они вместе с оппозицией, растворились в ней, освятив своими именами даже чеченскую трагедию. И уже не поймешь, «Мемориал» – правозащитная или политическая организация? Должен ли Комитет солдатских матерей или Союз воинов-интернационалистов баллотироваться в парламент или нет? Потерян нравственный стержень. И в этом трагедия правозащитного движения в целом. На этот крючок попался и Сергей Ковалев, позволивший, чтобы его использовали. Хотя многое в 1991–1993 годах зависело именно от него, от его инициативы. Он мог объединить вокруг себя многих правозащитников, которые ждали одного только его слова. Сергей Ковалев – фигура довольно заметная, и судьба сделала его типичным представителем своего времени. Похоже, вступив в парламент, Сергей Ковалев даже не представлял на первых порах, как распорядиться свалившейся на него властью. Долгие три года он избегал журналистов, докладывать было нечего, процессы шли помимо него. А когда Ковалева стали подминать под себя политики, используя его имя в предвыборной борьбе, начал отчаянно искать собственную линию поведения и восстанавливать былой престиж правозащитника. Но было уже поздно, он был никому уже не интересен, политики – бывшие соратники – его сдали, а правозащитники, связь с которыми неудавшийся Уполномоченный по правам человека давно уже прервал, восприняли его отстранение от должности как нечто их не касающееся. Кстати, многие правозащитники пеняли ему даже больше, чем за отрыв от общего дела, за то, что, не умея быть последовательным, он дискредитировал сам институт омбудсмена.
Идея создания института Верховного уполномоченного по правам человека, или омбудсмена, независимого от всех ветвей власти и от Президента страны, витала в воздухе с 1989 года. Тогда польский опыт, где за несколько лет деятельности этот институт получил общественное признание, а также в Испании, ряде скандинавских стран казался единственно успешной и, главное, действенной формой, способной противостоять произволу властей. Основным условием этой действенности, по замыслу, должна была стать полная независимость омбудсмена, которого избирают всенародным голосованием, как и Президента страны, и решение которого является безусловным для прокуратуры, ведомств, судов, всех органов исполнительной власти. К 1989 году в стране возникли условия и предпосылки для создания такого института. В помощь ему (хотя до его появления было еще далеко) повсеместно появлялись общественные приемные. Никогда еще Москва не знала такого нашествия ходоков, как в 1989–1991 годы. Люди жаловались на злоупотребления по месту работы, по месту жительства, на действия правоохранительных органов, судей, таможенников, ОВИР, военных и всех больших и малых начальников. Это было море слез и жалоб, до поры запрятанных глубоко в души. Приемные не справлялись, люди неделями жили на вокзалах, но верили в чудо. Стихийно открывались все новые и новые общественные приемные, появились они даже при МИДе и Администрации Президента. Денег добровольным юристам и просто помощникам, которые обрабатывали колоссальную почту, рассылали письма во все инстанции, вели изнурительные приемы, консультации, никто не платил. Коммерческой деятельностью заниматься не разрешалось. С Украины везли сало, которое вместе и ели, из Белоруссии – огурчики, из Казахстана – только слезы. Никто теперь не скажет, сколько действовало тогда таких приемных, сколько людей прошло через них, сколько людей отработало в них, тратя все свое свободное время, чтобы чем-то помочь. Мне известно, в частности, что много добровольных помощников было из Института государства и права, много студентов юридических факультетов Москвы, Ленинграда проходили здесь жизненную практику, хотя неизвестно, сколько уголовных дел было выиграно среди безвинно осужденных, сколько человеческих судеб удалось спасти...
Так вот, постепенно вызревала идея создания института омбудсмена, который возглавил бы самый бескомпромиссный, самый кристально честный, самый уважаемый в стране человек. Пока был жив Андрей Дмитриевич Сахаров, вопрос о другой кандидатуре не возникал. Впоследствии, скольких людей я ни спрашивала на эту тему, единства во мнениях найти так и не удалось. Но идея росла, развивалась, и, как только общественные организации допустили к участию в Конституционном совещании, основное внимание, точнее, лоббирование было посвящено тому разделу Конституции, где говорилось о защите прав и свобод человека. В частности, благодаря согласованности позиций появилась статья о создании института Уполномоченного по правам человека, в дальнейшем при многократном обсуждении трансформировавшаяся до неузнаваемости.
В то время я была в числе организаторов информационного центра по правам человека. И все, что касалось любой возможности продвинуться хотя бы в чем-нибудь на пути к гражданскому обществу, мы делали. Многие нам помогали, сочувствовали. Особенно удивительной была помощь со стороны МИДа, начальника Управления по международному гуманитарному сотрудничеству Юрия Решетова. (Он работает сейчас послом России в Исландии и не оставляет при этом международную деятельность в области прав человека.)
Но институту омбудсмена в России не повезло, или не повезло Сергею Ковалеву. Всенародно его не избирали, а назначили, потом сдали в угоду политическим амбициям, аппарат Уполномоченного работу не развернул, финансирование бюджетной строкой выделено не было. Даже если Сергею Адамовичу хотелось бы проводить самостоятельные инспекции не только в Чечне, но на Крайнем Севере, в Чернобыле – где угодно, они, имея в виду независимый их результат, при формальном подчинении, неминуемо приводили бы к его отставке.
Поэтому история падения Сергея Ковалева достаточно типична для тех правозащитников, кто решил испытать себя хождением во власть. Есть много других примеров. Такие прекрасные специалисты, как Генри Резник и Эрнест Аметистов и другие, некоторые бывшие правозащитники, а ныне депутаты, по мере отрыва их от народа, все больше стали, на мой взгляд, превращать свою былую популярность в ее противоположность.
Собственно говоря, и поле деятельности для правозащитников с годами стало размываться. Со свободой средств массовой информации и появлением массы политических и общественных организаций диссидентство отмерло само собой. Небольшой приток политических заключенных в 1993 году «освежил» в памяти людей воспоминания о том, что есть камеры Лефортово, Институт Сербского и так далее, но ненадолго. Эта тема все меньше возбуждает любопытство. Когда и так плохо почти в каждой семье, когда ежедневно убивают, терроризируют целые народы на глазах у всего мира, и на это – никакой реакции, то, что делается в камерах и «психушках», интересует все более узкий круг людей.
Отпала необходимость и в международном вмешательстве, после страшной войны в Чечне это стало очевидным. Это раньше, в государстве за «железным занавесом», господствовала иллюзия, что давление западных кругов на руководство нашей страны может защитить права и дать свободу людям. Кое-кому действительно помогли. Но внедрить свободу, дух свободы, закона с помощью внешних сил на самом деле невозможно. Любые международные протоколы, конвенции, в подписании которых участвовали советские власти, служили лишь отвлекающей ширмой, чтобы в «наш монастырь» не лезли со своим уставом. Поэтому поддержка Западом нашего диссидентства принимала очень конкретные и, может быть, очень нужные, но все-таки уродливые формы: кого-то «вытаскивали» из «психушки» или из «зоны», кого-то пристраивали на Западе, но в целом это ничего не давало в продвижении общества к уважению закона, прав и свобод.
Другое дело, существовала героика диссидентства. Все знают, кто такие Лариса Богораз, Евгения Гинзбург, Александр Солженицын. Прилюдно выраженное несогласие с советским режимом в те времена было равносильно подвигу декабристов. И Запад сделал многое в возвеличении советских диссидентов. Если бы не западные радиостанции, западные средства печати и издательства, многие имена остались бы неизвестны следующим поколениям. Теперь же они попали в учебники истории1. В этом отношении Запад сыграл бесспорно выдающуюся роль, нашему поколению, нашей истории переданы высокие образцы мужества, силы человеческого духа.
Сейчас оставшиеся в живых герои тех лет разобщены, разбиты старостью и болезнями, потеряли почву под ногами и ушли в себя. Жизнь правозащитных организаций старого поколения затухла, многие из них прекратили свое существование. С трудом, еле-еле сводя концы с концами, держится на плаву «отраслевая» газета «Экспресс-хроника», Московская Хельсинкская группа растворилась в Московском Центре по правам человека, пока продолжает свое существование Правозащитный центр «Мемориал», известный, однако, в народе не своей правозащитной работой (несколько пикетов не в счет), а раздачей гуманитарной помощи старикам и старушкам да несколькими «круглыми столами». Организации эти никто не уничтожает, они распадаются сами. Один из немногих, кому удалось не только выжить в заполитизированной среде, кто с каждым годом все с большей энергией занимается кропотливой ежедневной работой, кто создает, кажется, жизнеспособную структуру на будущее, это упомянутый Московский Центр по правам человека. Благодаря удивительным организационным способностям Алексея Смирнова и высокому авторитету Бориса Альтшулера удалось отвоевать помещение в центре Москвы и хотя бы на время покинуть уютные московские кухни. Андрей Бабушкин, Валерий Абрамкин, Виктор Сокирко, Мария Кирбасова – руководители направлений правозащитной деятельности Центра – сохраняют веру граждан в возможность борьбы с беззаконием (жаль, у меня нет цифр подтвердить все это, есть только устные свидетельства).
Тем не менее пока говорить о том, что правозащитное движение как массовое движение протеста возродилось, рано. Вероятно, для этого «необходимо» наступление реакции со спецслужбами в авангарде. Ждать, возможно, осталось совсем недолго. Хотя, конечно, дай Бог, чтобы этого не случилось.
1 См., например: А. Безбородов, М. Мейер, Е. Пивовар. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР 50–60-х годов (Учебное пособие для студентов по курсу отечественной истории новейшего времени). – М.: Издание РГТУ, 1994, 153с.
