СТАКАН
Я зайду в этот дом просто так, как птенец
залетает от страха в чужое гнездо.
Ты — растаявший сахар, застывший на дне.
Ты — стаканчика тряска в зубах поездов.
Ты — море. И ты угощаешь радушно.
Я выпью тебя через трубочку слез.
А после мне станет здесь скучно и душно.
Ты станешь стаканом окраски берез.
С окурком и пепла следами на теле
ты будешь стоять на столе как укор.
Ну что мне теперь? Может быть, не хотелось.
Но море во мне. Я убийца и вор.
Ну что мне теперь до пустого стакана?
Ну что мне теперь до разбитой посуды?
Что мне до тебя? И нелепо и странно,
что мне не хотелось бы выйти отсюда.
И трудно понять, как пальто паутина
все море уместит в себя молчаливо.
И жалкий твой взгляд не прорвется сквозь спину,
и море не крикнет из ткани пугливо.
Я выйду из дома, как волк из пещеры,
как слово, согретое в серой берлоге.
И ветер к стакану сквозь тонкие щели
летит и стекло мне кидает под ноги.
1985 г.
ОНИ
Со мной опять здороваются стены.
С них сползает краска и идет за мной.
Они называют это тенью.
Я называю это тоской.
Не могу приспособиться к этому городу,
Не могу поселиться в чужие горы.
Они называют это глупой гордостью.
Я называю это горем.
За мной опять уходят бродяги.
Я держу кусок неба, вбиваю гвозди.
Я называю это флагом.
Они говорят мне, что это звезды.
Я сжимаю в руках солнца сгусток,
Остатки неба синего с солью.
Они называют это искусством.
Я называю это болью.
Кто-то рисует пустые дороги,
Кто-то чертит мысли по снегу рукой.
Они называют это богом.
Я называю это собой.
1986 г.
***
Товар пленительного счастья
Ты лучше выдумать не мог.
На костылях старушки мчатся
И животы сбивают с ног.
И словно зверь многоголовый
За чем-то очередь стоит,
Как будто зуд ее голодный
Товар желанный утолит.
На костылях старушки мчатся
В остервенелом полусне,
Чтоб никогда не просыпаться,
Здесь прячут истину в вине.
И ничего не прячут в пиве.
Выходит нищий из пивной,
Выходит пьяный и счастливый
И машет воблой золотой.
1987 г.
***
Если хочешь, учись начинаться во сне.
Если можешь, расти на чужие следы.
А не хочешь, живи в промежутках беды.
А не можешь, мешай теплый сумрак в вине.
И за званье платить неизведанным брось.
Спрячь за скудностью окон чистейший бокал,
Чтоб распятый на стенке печальный Христос
Ни за что, никогда, ни о чем не узнал.
Скулы комнаты сдавит простуженный день,
А потом неподвижность едва ль встрепенется.
Ты никто, незачем, никуда и нигде.
Ты конечен. И вечность тебя не коснется.
Если веришь, рискуй возгораться в тепле.
Если знаешь, попробуй другое пространство.
А не хочешь, лиши пустоту постоянства.
А не можешь, закат разводи в хрустале.
И каких-то гостей откровения слей
В мутноватый зрачок, в равнодушье стекла,
И с холодной беспечностью выпить сумей
Их печаль — не твое. Их слова, что зола.
Неуслышанный дважды умеет молчать,
Но умение верить уже не вернется.
Не страдай тем, чего не успеешь зачать.
Стоит ли, если вечность тебя не коснется?
Если видишь, то знай, что не то, что на дне.
Если слышишь, то чувствуй, что это иное.
А не хочешь, живи тем, что рядом с тобой.
А не можешь, забудь — это есть и во мне.
Синей стрелкой наверх не у кажется путь,
Потому что она никогда не проснется.
В этом весь ее ужас и вся ее суть
И намеки на ту, что тебя не коснется.
Белый зверь не зашел, постояв у крыльца.
Путь в твой призрачный дом диким лесом порос.
И покинул свой крест изумленный Христос,
Наконец окунувшись в твой взгляд до конца.
И растаяло солнце в безразличье болот,
И река утопилась, лишившись начал.
Сделай так: если кто-то к тебе подойдет,
Чтобы он никогда ни о чем не узнал.
Пусть хрустальный бокал чуть коснется лица.
Пусть затравленный вечер ему улыбнется,
Чтобы он не успел испугаться конца
И подумать о той, что его не коснется.
Январь 1989 г.
***
В течение двух лёт он ежедневно подходил к тюремной решетке и кричал наружу:
«Отойди от моей машины!»
Отойди от моей машины.
Идиот, он кричит из окна уже год.
Вот придет к тебе доктор, вот доктор тебя и убьет.
Умали этот треп. Вынимаем амитриптилины.
Отойди от моей машины.
Здесь сидит человек за бандитство, убийство, разбойство.
Здесь сидит человек за свое неизбежное свойство.
И когда вы пойдете стрелять ему в спину:
«Отойди от моей машины».
Если есть та тревога, которой далеки суеты,
Отстраненная трезвость безумья, скажи мне,
Подтверди, если есть, то вот именно эта:
«Отойди от моей машины».
А над ним хохотали угрюмые тетки, кричали: «Скажи свое имя».
Идиотик, орущий какому-то богу глухому
Техремонтного рая. Окраина. Штат Оклахома.
Эпицентр. Москва. Бирюлёво. Лос-Анджелес. Космос.
100 ночей и 100 дней ему задавали вопросы
Циничные и опытные мужчины.
Было следствие всем. Он один был причиной,
Неистолковываемый, как осень.
Он вопил безухому на допросе:
«Отойди от моей машины».
Если есть та тревога, которой далеки суеты,
Отстраненная трезвость безумья, скажи мне,
Подтверди, если есть, то вот именно эта:
«Отойди от моей машины».
1995 г.
***
Притворство мятное и ватное.
Что простота, что воровство.
Ворсинки слов на ус наматывать.
И дергать ус, и дуть в него.
Слова наматывать на волосы.
И смыслом лысину смутить.
И вымысел суметь по голосу
Как мглу на глаз определить
(...)
