Полемические заметки к метафизике Москвы
И на пути судов Твоих, Господи,
мы уповали на Тебя...
ибо, когда суды Твои совершаются на земле,
тогда живущие в мире научаются правде.
Исайя, 26:8-9
Итак, мой друг, увидимся мы вновь
В Москве, всегда священной нам и милой!
Вяземский П. «Послание к Жуковскому»
XX век стал историей, а вместе с ним ушла в прошлое и трагедия Советской России. Россия сегодняшняя, оглядываясь назад, пытается извлечь уроки из недавнего опыта и найти свое место в семье народов планеты. Коммунистическая идея умерла вместе с распадом СССР, и вполне понятно, что россияне стремятся заполнить образовавшуюся пустоту иным идеологическим содержанием. На страницах отечественной прессы это проявляется не только в дискуссиях о русской национальной идее, но и в многочисленных материалах, косвенно связанных с осмыслением судьбы и будущего нашей страны. Хочу добавить к затронутым в них темам еще одну и предложить свои размышления об идеальных ликах моего родного города — Москвы.
Москва — не просто один из российских мегаполисов, или даже столица российского государства. Реальность Москвы не исчерпывается общекультурным, социальным или политическим масштабом. Она обнаруживает, на мой взгляд, глубинное метафизическое измерение. Не случайно, что наиболее раннее выражение российской национальной идеи неразрывно связано с Москвой. В XV веке после падения Византии Россия осознала себя единственной хранительницей истинной веры. Православный идеал тех времен был претворен в знаменитую формулу «Москва — третий Рим», которая подарила городу его первый метафизический облик.
В разные периоды истории вместе с переменами в российском сознании претерпевала изменение и «идея Москвы». В XIX веке российские интеллектуалы разделились на два враждующих лагеря — славянофилов и западников. В этом споре Москва стала символом «доброй русской старины». Хлебосольная купеческая Москва славянофильства противостояла расчетливому чиновничьему Петербургу, олицетворявшему в глазах интеллигенции западную культуру и образ жизни.
В следующем, XX веке, восприняв коммунистическую доктрину, Россия стала во главе международного рабочего движения. Соответственно, и Москва, перестроенная по новым меркам, превратилась в центр мирового коммунизма. Сегодня, когда Советская империя рухнула, погребя под своими обломками коммунистическую утопию, идеальный облик Москвы вновь стал расплывчатым и неопределенным. Однако новое понимание Москвы, на мой взгляд, невозможно без переосмысления прежних ее метафизических ипостасей, и в первую очередь коммунистического периода российской истории.
Как известно, коммунистическая идеология в России вела свою родословную от российского западничества. Достаточно вспомнить знаменитую ленинскую формулу о декабристах, разбудивших Герцена, который затем развернул революционную агитацию. Ленинизм с его неприятием религии и в самом деле был чужд славянофильству, жаждущему возврата к православной старине. А классический марксизм был и вовсе учением, зародившимся на Западе и уходящим своими корнями в европейское Просвещение.
Нужно сказать, что и капиталистическая демократия, нашедшая свое наиболее яркое воплощение в Соединенных Штатах Америки, тоже ведет свою историю от эпохи Просвещения. Ведь закрепленные в Конституции США и столь популярные сегодня идеи о правах человека, разделении властей и отделении религии от государства составляли идеологическую основу Просвещения. А американская революция 1776 года была первой в истории человечества революцией, увенчавшейся созданием государства просвещенческого типа. Если взглянуть с этой стороны на противостояние США и СССР в XX веке, то мы придем к неожиданному выводу. Основной конфликт века между двумя сверхдержавами был по существу идеологическим противоборством двух моделей Просвещения. Посмотрим теперь на эту титаническую схватку с другой точки зрения.
Европейское Просвещение, захватившее умы в XVIII веке, само было сложной и неоднозначной эпохой. Его приверженцы верили в неограниченные возможности человеческого разума и призывали к его всемерному развитию. Результатом их усилий стал беспрецедентный в истории человечества рост научных знаний и связанный с ним технический прогресс. Однако упор на рациональные силы человека имел и отрицательные последствия. Мыслители Просвещения не просто подняли знамя интеллекта; они абсолютизировали, почти обожествили человеческий разум, который зачастую представлялся им самодостаточным, не нуждающимся в Божественной помощи инструментом в познании тайн Вселенной. Разум оттеснил на второй план Откровение, а философия и естественные науки заняли в общественном сознании место, традиционно принадлежащее религии и богословию.
Это сочетание двух расходящихся полюсов — прогресса науки и кризиса религии — и составляет своеобразие европейского Просвещения и происшедших за последовавшие два столетия глобальных перемен в жизни народов планеты. Пожалуй, наиболее ярким символом этой эпохи может служить образ гетевского Фауста, заключившего договор с Сатаной, чтобы утолить свою неуемную жажду знаний. А опыт Советского Союза и Соединенных Штатов воплощает два возможных ответа на фаустовские искания. СССР с его антирелигиозным пафосом демонстрирует позицию радикального атеизма. А США с характерным отделением религии от государства предлагают более умеренное решение — в духе агностицизма.
Итак, Просвещение — это кризис религии; не просто отдельных ее организационных форм или доктринальных положений, а религиозного сознания как такового. Начавшись в XVIII столетии с критики Священного Писания христианства, он набрал необычайную силу за последовавшие два века. Люди, родившиеся и воспитанные в Советском Союзе, зачастую не могли уже и представить себе, как можно всерьез верить в Бога и Библию. Однако тысячелетний опыт человеческой истории показывает, что каким бы глубоким ни был кризис религиозного сознания, он всегда сменяется духовным подъемом. Причем системный кризис религиозных конфессий, когда потрясены сами основы вероучения и практики, как правило, разрешается появлением священных текстов, закладывающих основы новых религий.
Так, буддизм, к примеру, в VI веке до христианства возник и развился как одна из альтернатив традиционному индуизму. А само христианство зародилось в лоне иудаизма — тоже как попытка радикальной реформации древней веры. К слову сказать, возникновение новой религии не означает уничтожение старой. Наоборот, появление молодого соперника придает силы дряхлеющим конфессиям, они словно обретают второе дыхание. В нашем примере соперничество с буддийской религией настолько укрепило индуизм, что в конце концов он совершенно вытеснил буддизм из Индии. И библейский иудаизм, породив христианство, тоже не исчез, а преобразился в раввинический иудаизм, который вот уже два тысячелетия успешно конкурирует с христианской религией.
Приход в мир Откровения, кладущего начало новой религиозной традиции, Библия описывает как наступление Божьего дня. Божий день несет людям благую весть и духовную поддержку. И в то же время, говоря о грядущем дне Господнем, библейские пророки предрекают не радость, а страдания. Один из них, Амос, заявляет, к примеру, в парадоксальной манере, что «Он — тьма, а не свет. То же, как если бы кто убежал от льва — и попался бы ему навстречу медведь, или если бы пришел домой и оперся рукою о стену — и змея ужалила бы его» (Ам. 5:18-19). У другого пророка, Софония, мы находим сходную картину: «День гнева — день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы» (Соф. 1:15).
Почему же Божий день, приносящий людям свет, обрекает их на тьму? Ответ на этот вопрос — в соединении авторами Библии идеи Божьего дня с еще одной идеей — Божьего суда. Для них Божий день — всегда Судный день. Приход в мир нового Откровения сулит избавление от напастей, но только после того, как людям удастся поверить в это Откровение. Пока же этого не происходит, духовное состояние их ухудшается, негативно отражаясь и на других областях человеческой деятельности.
Представьте себе больного, к которому пришли врачи, чтобы поставить диагноз и прописать лекарства. Каждый врач предлагает свой метод лечения, а больной не знает, кому верить и какие таблетки принимать. Так и люди, потеряв прежнюю духовную опору и будучи не в силах обрести новую, мечутся в поисках выхода, усугубляя свое и без того тяжелое положение. Переживающее системный кризис религиозного сознания человечество пробует разные средства излечения — социально-экономические, политические, религиозные — до тех пор, пока случай или опыт не подскажет верное решение. И все это время, используя библейскую метафору, оно вкушает плоды Божьего суда или — что то же самое — собственного бессилия. А попросту говоря, в мире множатся войны и революции, накатываются волны эпидемий и голода, происходят землетрясения и наводнения, а также многие другие социальные и природные катаклизмы.
Приложим теперь эту идею Судного дня к событиям XX века, тем более, что пришедшийся на него советский период российской истории явил собой глобальную катастрофу поистине библейских масштабов. Примем во внимание, что европейское Просвещение положило начало системному кризису традиционной религии. В таком случае разумно предположить, что на смену ему придет новая религия, возвещающая, как сказано в Библии, наступление очередного Божьего дня. Мы не знаем, что это за религия, поскольку в противном случае XX век не стал бы тем, чем он стал, — временем Божьего суда. Значит, исходя из нашего понимания, главный конфликт столетия был вовсе не в противостоянии двух мировых супердержав, СССР и США. Суть его была в столкновении между идеологией Просвещения, выражающей кризис религии, и новым религиозным сознанием, еще не набравшим силу и не отлившимся в законченные формы.
Русский религиозный философ, «певец свободы», Николай Бердяев назвал это противоборство «конфликтом между свободой и благодатью». В свете этой формулы и Москва перестает быть лишь центром международного коммунизма, а становится городом, олицетворяющим крайнее проявление человеческой свободы, отвергающей целебное воздействие благодати. Иными словами, Москва превращается в столицу Страшного Суда. Причем распад Советского Союза не меняет существа дела. Холодной войне между двумя сверхдержавами пришел конец, но Божий суд еще не завершен. Спал жар, прошли галлюцинации, — болезнь из острой формы перешла в тлеющую. И все же не зря в Библии день суда сравнивается с муками рождения. Результатом сегодняшней боли и страданий станет будущая мировая культура и воцарение мира и справедливости на планете. А Москва, перестав быть метафизическим символом Судного дня, вновь обретет свой прежний светлый облик.
Проект Просвещения: заметки об американской национальной идее – 2005, №1 (43)
