С привычным горьким чувством человека, прожившего в России всю свою жизнь, я прочитала слова, предваряющие публикацию фрагментов книги Виталия Шенталинского «Воскресшее слово»1. Она была издана во французском переводе в 1993 году (Париж) и очень высоко оценена зарубежным читателем. Дома же, в России, она из-за издательских трудностей до сих пор не выходила. Неужели так будет всегда? Неужели о нашей истории мы всегда будем узнавать из вторых рук?
Напечатанные главы знакомят нас с борьбой ряда писателей за открытие архивов КГБ. Мы видим, как «безумная идея» постепенно обретает плоть. Очень сложную психологическую ломку переживают как писатели, так и работники прокуратуры и гэбисты. Ведь действительно трудно пересмотреть свое отношение к тому, что было, казалось, навечно запечатано словами «совершенно секретно». На этом по-своему драматичном пути нестандартно раскрываются те люди, имена которых нам хорошо знакомы: первый секретарь правления СП СССР В. Карпов, «полномочный представитель ЦК КПСС» – оргсекретарь Союза писателей Ю. Верченко, о которых мы привыкли говорить только как о писателях-чиновниках. По-новому высвечивается обстановка в нынешних органах КГБ и прокуратуры. Оказывается, и там, как и во всем обществе, произошло расслоение, и там шла своя борьба. «Наследники железного Феликса» очень различны. Есть Чебриков, но есть и генерал Краюшкин Анатолий Афанасьевич, который, оказалось, еще задолго до перестройки собирал данные о репрессированных деятелях искусства и литературы. Писатель пытается разгадать загадку, как умный, талантливый, симпатичный человек мог работать в органах. Мне кажется, что он отгадал, потому что не отрывал человека от времени и не рвал время на куски, противопоставляя хорошие плохим.
Идея создания «антитройки» для гражданской и творческой реабилитации многих сотен писателей, о спасении их рукописей воспринималась на первых порах неоднозначно. Кто называл Шенталинского камикадзе, кто советовал молчать, кто – кричать (и очень громко), шептали, что от связи с Лубянкой потом «не отмыться». Разноголосица мнений частично определялась тем, что, по словам Шенталинского, «все советские писатели делятся на три категории: одни стучат на машинках, другие перестукиваются, а третьи – просто стучат...». Следует отметить, что разговор о братьях-писателях, даже таких, как «литературный стукач по призванию», известный органам по кличке Дятел, а «в миру» – как Борис Александрович Дьяков, прозаик, драматург, член Союза писателей, автор повести «Пережитое», призванной отвлечь читательское внимание от «Одного дня Ивана Денисовича», ведется спокойно, интеллигентно, объективно, документированно. В него не привнесена личная озлобленность или антипатия, что житейски было бы понятно.
Историческая картина прошлого предстает перед нами правдивой.
Интерес к книге Шенталинского определяется уже тем, о каких репрессированных писателях пойдет речь. Первоначально Всесоюзная комиссия по литературному наследию репрессированных и погибших писателей намечала сосредоточить свое внимание на знакомстве с делами тринадцати человек. Это Бабель, Веселый, Воронский, Гумилев, Иван Катаев, Клюев, Кольцов, Мандельштам, Пильняк, Приблудный, Святополк-Мирский, Флоренский, Чаянов. Далее появляются имена Сергея Эфрона, Михаила Булгакова, Андрея Платонова... В «Новом мире» (спасибо ему!) мы можем прочитать лишь фрагменты (мала журнальная площадь) авторского дневника, с содержанием которого я бегло познакомила, и главу-досье о Максиме Горьком, которая названа «Буревестник в клетке». Шенталинский приходит к выводу, что наиболее известного в стране писателя лишили биографии: сплошные белые пятна. Он снимает позолоту с отношений Ленина и Горького, публикует неизвестные до сих пор их письма, говорящие об очень существенных мировоззренческих разногласиях («В этих статьях нет НИЧЕГО коммунистического, но много Антикоммунистического». – Ленин. «Но я имею перед родиной и революцией некоторые заслуги и достаточно стар для того, чтобы позволить и дальше издеваться надо мною, относясь к моей работе так небрежно и глупо». – Горький). Горький со своей «Всемирной литературой», Комиссией по улучшению быта ученых, защитой интеллигенции и т. п. мешал Ленину в наведении «революционного порядка», и найден был благородный предлог (забота о здоровье писателя), чтобы спровадить его в 1921 году за границу («Не поедете – вышлем...»).
Положение Горького было очень сложное. Его метания Шенталинский объясняет «стремлением сохранить свою духовную независимость и страхом отстать от паровоза революции». Этим были вызваны обращения к Анатолю Франсу и Рыкову в защиту социалистов-революционеров, публикация книги «О русском крестьянстве», отношение к историческому эксперименту Ленина и к нему самому. В архиве хранятся письма Горькому в Сорренто, в которых корреспонденты нелицеприятно указывают писателю на его отступление от выполнения гражданского долга: «Неужели Вас не возмущает эта жестокость правящей партии...», «... всех удивляет Ваше выступление: десять лет молчали – и вдруг начинаете петь... тому, к чему даже сами создатели начинают относиться по-иному и где результатом всего вырисовывается тупик».
Лубянское досье на Горького, все растущее, строго систематизированное, свидетельствует, что слежка за писателем была всеохватной. Наблюдали за писателем и теми, кто контактировал с ним, беззастенчиво опирались на многочисленные доносы, тем более что Ленин не видел в этом ничего аморального. Один из его соратников Гусев писал: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить... Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства...» Понятно, что «горьковеды из ЧК» старательно работали с благословения вождя. Архивы отражают трагические метания Горького, уже не принадлежащего себе: указующие движения «дружеской руки» не позволяли действовать по своей воле, а набрасывание петли в 1926-1928 гг. повлекло за собою сдачу позиций и полное перерождение (одна из подглавок названа «Удушение в объятиях»).
Шенталинский сделал следующий вывод: «Работая над горьковскими бумагами, я часто повторял про себя: ищешь Горького – найдешь Ягоду! – таким вездесущим он оказывался». Оказалось, что Горький и члены его семьи финансировались ОГПУ (с 1934 г. НКВД) еще во время пребывания в Италии. Кроме Генриха Ягоды в дом писателя были вхожи чекисты Семен Григорьевич Фирин, руководивший лагерями Беломорстроя, заместитель начальника ГУЛАГа, и Матвей Самойлович Погребинский, который ведал созданием специальных коммун для уголовников. Авербах, претендовавший на руководство всей литературой, Киршон и Афиногенов не случайно были рядом с Горьким. Шенталинский обнаружил в архивах КГБ четырех сексотов, зашифрованных кличками, которые часто бывали у писателя. Ощутимо чувствуется двойственная роль при Горьком секретаря писателя П.П.Крючкова и, возможно, баронессы Будберг.
Благодаря архивным материалам Шенталинский по-новому освещает события Первого съезда писателей, знаменитое собрание 1932 г. на квартире Горького, где впервые прозвучали слова «социалистический реализм», и попутно делает вывод: «след с Лубянки ведет прямо в архив Сталина, до сих пор спрятанный от глаз людей, – именно там надо искать разгадку многих тайн не только нашей истории, но и литературного процесса». В книге «Воскресшее слово» проливается новый свет на обстоятельства смерти Максима Пешкова. Смерть самого Горького (существует семь ее версий) получает свое истолкование благодаря найденной истории болезни. Знакомясь с гэпеушной архивной историей жизни Горького, видишь, как готовилось избиение горьковского окружения. После смерти писателя владельцем архива стал НКВД – работа на уничтожение продолжалась. Агент «Саянов» доносил: «...должны быть письма... переписка лиц, которых еще не разоблачили». «Несомненно, что не все связи этого дома (дома Горького. – Л.Б.)_еще ликвидированы».
А вот теперь скажите, нужна нам эта книга? Вся? Без вынужденных сокращений?
Еще как нужна! Без нее не будет верной картины нашего прошлого, которое только и может объяснить нам наше настоящее. Прав Твардовский:
Кто прячет прошлое ревниво,
Тот вряд ли с будущим в ладу.
Мы имеем ПРАВО знать трагические страницы нашего БЕСПРАВИЯ. Может, все-таки найдутся люди, которые помогут издать в России эту необходимую нам книгу? Надеюсь.
1 «Новый мир». 1995, № 3, 4
