В «Правозащитник» продолжают поступать материалы, авторы которых рассматривают наиболее актуальные проблемы правозащитной практики. Редакция считает публикацию таких материалов своеобразным заочным «круглым столом». Любая точка зрения имеет право на жизнь, а откровенный обмен мнениями при безусловно уважительном и терпимом отношении друг к другу только служит повышению авторитета правозащитного движения в целом.
В хаосе российских будней правозащитное движение остается одним из весьма значимых индикаторов развития гражданской инициативы, появления признаков формирования гражданского общества.
Указом Президента РФ от 9 апреля с. г. 1998 год объявлен Годом прав человека. Во исполнение данного Указа председатель национального комитета по проведению Года прав человека в России В. А. Карташкин представил на утверждение Б. Ельцину план соответствующих мероприятий. И каким бы ни было содержание этого плана, сам факт привлечения внимания общества к проблемам защиты прав человека кажется позитивным явлением. По-видимому, именно в этих целях «Российская газета» решила, еще до появления президентского Указа, опубликовать статью А. Кивы «Блеск и нищета правозащитного движения» (20 и 21 февраля 1997 года), сопроводив эту достаточно монументальную публикацию приглашением к дискуссии. К сожалению, дискуссия, в сущности, ограничилась лишь ответом Л. Алексеевой и О. Орлова на статью А. Кивы и появлением в «Независимой газете» в рубрике под красноречивым названием «Мифологии» его новой статьи «От диссидентства к самозванству» (НГ. 29.04.97).
Полемическая страсть в публикациях А. Кивы носит четко выраженный персонифицированный характер. Она направлена в основном против тех правозащитников-диссидентов, которые группируются вокруг С. Ковалева, против Московской Хельсинкской группы, лидерами которой являются в настоящее время Л. Алексеева и Л. Пономарев.
Разумеется, вмешательство в «битву гигантов» правозащитного движения чревато риском оказаться «третьим лишним». Тем более, что обвиняемая во всех возможных грехах А. Кивой сторона вряд ли нуждается в посторонней защите и вполне способна самостоятельно отстаивать собственные интересы.
Трудно, однако, согласиться с тем. что серьезный разговор о правозащитной деятельности может ограничиться только рассмотрением проблем адаптации бывших диссидентов к современным российским условиям.
Прежде всего следует выяснить, а существует ли в России правозащитное движение как таковое, или оно представлено лишь группой бывших советских диссидентов и их сторонников.
Второй вопрос касается «перестройки» правозащитного движения, если под ней понимать реализацию Указа Президента «О некоторых мерах государственной поддержки правозащитного движения в Российской Федерации» (№ 864 от 13 июня 1996 года). Что принесет она правозащитникам?
И наконец, третий вопрос состоит в определении характера отношений правозащитников с государством: сотрудничество или противостояние?
В одной только Москве и один только А. Кива насчитал «30 или даже 50 правозащитных организаций». В необъятной России их, конечно же. много больше. Большинство общественных объединений, так или иначе связанных с делом защиты прав человека, вовсе не являются наследниками или последователями диссидентского движения. Они возникли исключительно в связи «с принципиально изменившимися обстоятельствами», т. е.. во-первых, в результате краха тоталитаризма и, во-вторых, в связи с появлением и разрастанием новых сфер нарушений прав человека. Они возникли на почве сегодняшних проблем и хотят защищать права человека «здесь и сейчас». Среди них — и молодежные объединения, родившиеся в последние годы, и множество правозащитных организаций, объединенных «отраслевыми» правозащитными целями, и региональные организации, вынужденные заниматься всем сразу, и отдельные правозащитники-энтузиасты, нередко достигающие высокого профессионального уровня в своей нелегкой работе. Так что продолжающие свою деятельность диссиденты 60-х годов — это лишь одна и отнюдь не самая большая ветвь правозащитного движения в России.
Следует, разумеется, подчеркнуть, что ни о какой рафинированности правозащитного движения в России речи быть не может. Оно развивается в обстановке общественной ломки, острой политической борьбы, экономического и институционального кризиса российского государства. Оно все еще опутано глубоко укоренившимися в общественном сознании стереотипами коммунистической идеологии, придавлено проблемами выживания, вынуждено, в силу отсутствия традиций правозащитной деятельности, начинать с нуля в поисках форм и методов отстаивания прав и свобод человека. Вполне естественно, что при спонтанном распространении нарушений прав человека на широкие социальные слои, требующем от правозащитных организаций немедленных и адекватных действий, им некогда особенно задумываться о философских основах и глобальной сущности примата прав человека. Они больше озабочены конкретными делами: одних волнует незащищенность детей-инвалидов, другие выступают против систематических нарушений прав человека в российских вооруженных силах, третьи ищут пути облегчения положения беженцев и вынужденных переселенцев и т. д. В обстановке всеобщей политизации общественной жизни, социальной аморфности общества, обесценении понятий «демократия» и «реформа» для большинства населения правозащитные организации постоянно подвергаются опасности превращения в союзников тех или иных политических группировок или трансформации в сервильные структуры государственной власти. Чтобы выжить и продолжать свою деятельность, они охотно идут на ее ограничение железными рамками финансируемых извне проектов и т. п. И тем не менее в хаосе российских будней правозащитное движение остается одним из весьма значимых индикаторов развития гражданской инициативы, появления признаков формирования гражданского общества.
К организациям, четко определившим свое правозащитное лицо, примыкает огромная масса общественных объединений, занятых защитой групповых интересов, т. е. интересов(главным образом материальных) индивида по признаку его принадлежности к той или иной социальной группе. Наиболее характерные примеры — это организации спортсменов, ветеранов, афганцев, в самое последнее время — «пирамидальных» вкладчиков и т. п. Высокий уровень конкуренции в среде претендентов на материальные блага, даруемые государством, не способствует объединению подобных неправительственных организаций. В их среде
происходит активный процесс кристаллизации: часть их скатывается на криминальный уровень, часть становится арьергардом тех или иных политических сил, часть — постепенно трансформируется в правозащитные. Характерно, что к последним можно отнести ряд молодых организаций, объединяющих военнослужащих — участников чеченской войны. Подобные явления позволяют предположить, что и организации, защищающие относительно узкие групповые интересы, служат тем протоматериа-лом, из которого в конечном итоге могут проклюнуться ростки гражданского общества и правового государства. В целом же новому и еще недостаточно опытному поколению российских правозащитников приходится трудно, особенно тем, кто не ограничивается в своей работе лишь громкими правозащитными декларациями, а отваживается заняться конкретными проблемами конкретных людей. Граждане, которые обращаются за помощью в правозащитные организации, как правило, принадлежат к наиболее социально незащищенным слоям, с чрезвычайно низким уровнем правовой культуры. Чтобы успешно помочь человеку, права которого нарушены, правозащитник должен быть «и швец, и жнец, и в дуду игрец». Работа с индивидуальными жалобами — чрезвычайно трудоемкая, не бросающаяся в глаза, но требующая большого напряжения и высокой правозащитной квалификации. Так, членам Комитета солдатских матерей России, ведущим прием, приходится заниматься вопросами самого различного правового характера — от «легализации» вернувшихся военнопленных, на каждого из которых заведено уголовное дело, до психологической реабилитации солдата, который должен выступить в суде в качестве потерпевшего (от побоев прапорщика), но которому страшно вновь увидеть своего мучителя. Перед самоотверженностью же многих российских правозащитников из глубинки вообще меркнут многие правозащитные подвиги. К ним никак нельзя отнести упреки А. Кивы. вопрошающего: «Кто защитит простого человека?» Неудивительно, конечно, что тяжкий повседневный труд нового поколения правозащитников, если только он не касается каких-то исключительно «громких» дел, обойден вниманием СМИ и неизвестен ни некоторым правозащитникам «верхнего эшелона» в Москве, ни на Западе. Неудивительно и то. что голоса бывших диссидентов и тут, и там звучат как голоса солистов.
Удивительно другое. Так ли уж обострены отношения между государственной властью и той частью правозащитников, которую представляет С. Ковалев и МХГ. как опасается А. Кива? Стоит ли с такой страстью защищать нынешнюю российскую государственную власть от «синдрома антигосударственничества», от разрушительной силы диссидентской психологии и призывать к тому, чтобы диссиденты «боролись не за преодоление существующего порядка вещей, а за его улучшение», требовать от них компромиссности?
Многие правозащитники, вероятно, еще не забыли так называемую координационную конференцию, созванную Московской Хельсинкской группой (МХГ) в период президентской предвыборной кампании, и откровенно верноподданнические заверения залетного диссидента Юрия Орлова во время его визита к Ельцину в поддержке его кандидатуры всем российским правозащитным движением — без всяких на то полномочий. Вряд ли можно предположить, что последовавший за этим Указ Президента о поддержке правозащитного движения никак не связан с этими событиями. Тем более, что Указ явно не рассчитан на широкие массы российских правозащитников. Да и в состав исполнительного комитета по проведению Года прав человека были включены, в числе прочих. С. Ковалев и Л. Алексеева, но не А. Кива. Не говорит ли это о том, что как раз искомой компромиссности у правозащитников-диссидентов при необходимости вполне хватает, а их отношения с государственной властью развиваются вполне нормально для современных российских условий.
В процессе реализации Указа Президента о поддержке правозащитного движения, предусматривающего, в частности, формирование комиссий по правам человека при главах администраций, начались вполне ожиданные процессы. Государственная власть примеряет на стихию правозащитного движения свою модель его структуризации или «перестройки». Заинтересованные в ней стороны добиваются включения в состав комиссий своих сторонников, причем в возможно большем количестве (и вполне вероятно, что в ущерб качеству). МХГ, куда перетекли остатки демороссов, явно хотела бы претендовать на патерналистскую роль в этом процессе, поскольку эта роль как бы уже освящена и одобрена «указным» жестом Президента. Понимая, однако, что позиция, выбранная ею в предвыборный период, вряд ли привлечет в ее ряды дополнительных сторонников, МХГ объявляет о создании очередного «широкого движения» в целях борьбы с «криминально-аллигархическим» (так — в документе) режимом. Иными словами, не отказываясь от полученного у этого нехорошего режима «сертификата качества», начинает кричать, что «нас, попросту говоря, «использовали» (так — в документе). Ну как тут можно говорить об авторитете правозащитного движения?!
Что касается администрации, то у нее — свои интересы. Но в отличие от правозащитных организаций у администрации всегда найдутся ресурсы и возможности поддержать или не поддержать тех, чья деятельность представляется ей наиболее продуктивной или, соответственно, неконструктивной. Столкновение интересов вокруг формирования состава комиссий по правам человека, таким образом, вполне объяснимо. Ясно, что главы администраций будут прежде всего заинтересованы в сотрудничестве с организациями, которые пользуются наибольшим влиянием среди той части электората, на поддержку которого они рассчитывают в первую очередь. Но чему главы администраций будут наверняка противиться — это превращению комиссий в клуб оппозиционеров им самим. Иное было бы противоестественным. Таким образом, при прочих равных условиях и с учетом региональной специфики состав комиссий будет определяться в основном двумя факторами: реальным уровнем развития правозащитного движения и политическими интересами и квалификацией главы администрации. Поэтому опасения А. Кивы относительно разрушительного влияния либерал-радикалов от диссидентства на «перестройку» правозащитного движения кажутся излишне преувеличенными.
Всеобщая вертикальная структуризация правозащитного движения, проводимая сверху (а только такая «перестройка» и знакома россиянам) под эгидой государственных органов, разумеется, будет способствовать привычной для не столь давних советских времен огосударствленности общественных объединений, появлению правозащитной номенклатуры. Правда, для этого как минимум требуется стабилизация и даже некоторая стагнация институтов государственной власти. Российская же действительность пока далека от этого. Поэтому вероятнее всего реализация этой идеи будет способствовать повышению уровня политизированности «встроенных» в систему государственных органов правозащитных организаций, попыткам превращения их в «группы поддержки» политических сил, в первую очередь тех, которых представляют главы администраций, т. е. «партии власти». Так, в некоторых регионах «народные дома» уже осуществляют попытки создания или объединения под своей крышей региональных правозащитных организаций.
Следует при этом учитывать, что не все правозащитные организации захотят спрятаться под зонтик МХГ, НДР или вообще войти в комиссии. Формирование последних неизбежно приведет к разделению правозащитных организаций на тех, кто приобщен к администрации, и на тех, кто по собственному решению или без оного остался вне избранного круга. Но положение последних вовсе не обязательно следует рассматривать как ущербное. Правозащитные организации, оставшиеся вне комиссий при главах администраций, безусловно, выживут, если только их деятельность будет опираться на прочную социальную базу. Власть не сможет их игнорировать, напротив, она будет искать возможности расширения сотрудничества с ними. Вырождение грозит как раз тем организациям, которые в борьбе за место под солнцем администрации забудут о правозащитной деятельности или увлекутся политиканством.
Как представляется, монополизировать (объединить?) или поставить под контроль правозащитное движение вряд ли удастся и реанимируемым организациям, претендующим на лидерство, и администрации. И дело тут не в грызне и склоках в среде правозащитников, а в политическом состоянии современного российского общества. Недаром же в России не существует общественных движений, охватывающих широкие социальные слои. Кризисные условия существования способствуют не объединению, а дроблению интересов на всех уровнях и во всех порах общественной жизни.
Одновременно они усиливают политическую усталость отстраненного от реального участия в политике большинства населения. Грызня ведь идет не только в среде правозащитников, но и среди политиков, внутри самой власти, в женском движении, между национально-патриотическими силами самого разного толка и т. д. Вне сомнения, дальнейшая диверсификация нарушений прав человека будет рождать новые правозащитные организации, но одновременно и оттягивать активную часть населения в ряды различного рода оппозиционеров.
Вернемся, однако, к конкретному вопросу: а чем же будут или должны заниматься комиссии по правам человека при главах администраций? По мнению автора статьи в «Российской газете», «эффективную правозащитную деятельность при слабом государстве и в отсутствие сложившегося гражданского общества осуществлять невозможно». С другой стороны, «сегодня в России простой человек на практике менее защищен, чем в годы советской власти». На него наступают хулиганы, бандиты, рэкетиры, новые русские... Правозащитники же, вместо того чтобы думать об элементарных правах простого человека, увлеклись антигосударственной деятельностью.
Конечно, не следует забывать о том, что А. Кива адресует свои упреки в основном лишь одной из правозащитных групп. Тем не менее вопрос о возможных сферах деятельности комиссий представляет интерес для многих правозащитных организаций.
В рассуждении о том, должны ли бороться правозащитники с бандитами и мошенниками, не следует все же забывать, что сама по себе концепция защиты прав человека утвердилась прежде всего на уровне международных, межгосударственных отношений и вовсе не является самодеятельным изобретением каких-либо диссидентских либерал-радикалов. Достаточно упомянуть Устав ООН и Всеобщую декларацию прав человека. После второй мировой войны права человека перестали регулироваться исключительно национальным законодательством. Их соблюдение стало одним из добровольно принятых обязательств государств — членов мирового сообщества, закрепленных во многих важнейших международных документах. Недаром проблема прав человека в международных отношениях столь политизирована. Нелишне напомнить и о том, что в статье 2 Конституции Российской Федерации записано: «Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства».
Поэтому как ни крути, а правозащитная деятельность напрямую может сопрягаться только с государством, а не с уголовниками и прочими криминальными элементами, как бы ни обижали они «простого человека». Если один гражданин нарушил права другого гражданина, то в правовом демократическом государстве он может прибегнуть к помощи правоохранительных органов, профессиональных юристов, обратиться в суд. У нас это, как известно, не всегда возможно. Тем не менее трудно вообразить, что сфера правозащитной деятельности может распространяться на рукопашные схватки с бандитами и мошенниками, а тем более на вооруженные перестрелки с мафиози, даже под эгидой и с позволения государства. Единственно возможный, т. е. законный и ненасильственный, путь предотвращения нарушений прав человека для правозащитника — это обращение (в различных формах) к государству, поскольку именно государство обязано защищать гражданина, в том числе от преступности.
Беда в том, что главным источником нарушений прав человека у нас как раз и является государство. Эти нарушения могут происходить из множества причин — ошибочных или даже преступных (чеченская война!) политических решений, нарастающей отчужденности власти от общества, безответственности и некомпетентности государственных служащих, гипертрофии ведомственных интересов, из правового вакуума, правового нигилизма, наконец, из неспособности власти справиться с комплексом политических, экономических и социальных проблем.
И главной функцией российского правозащитника становится содействие защите прав человека от нарушений их государством в условиях, когда, с одной стороны, эти нарушения охватывают все новые и новые сферы общественных отношений, а с другой — расхождение между государственным «словом и делом» становится все более заметным и опасным. Противостоять этому процессу ненасильственными методами, стремиться не допустить гибели проклюнувшихся ростков уважения к человеческой личности в государственном и общественном развитии — не есть ли это созидательные усилия? Конечно, таковыми в нашем отечестве они кажутся не всем. Но ведь и взгляды на национально-государственные интересы России у россиян, как известно, разные. Боюсь, что правозащита как таковая отомрет, если вся страна станет под знамена одной на всех национальной идеи, а все правозащитные организации вольются в околовластные структуры.
Сама природа проблемы прав человека, проблема отношений государства и человеческой личности постоянно толкает правозащитников в смежную — политическую область деятельности. Но цель правозащиты — человек, а не власть. И если государство становится врагом правозащитника, то он должен перейти в разряд политиков. Пример — диссидентское движение в Советском Союзе. Тоталитарный режим по определению исключал правозащитную деятельность как форму организации равноправных отношений между государством и человеком. Проблема прав человека превращалась при этом в чисто политическую проблему.
Но государство и не друг правозащитнику. В этом случае правозащитник становится слугой режима, а следовательно, перестает быть правозащитником. Государство для правозащитника может быть только контрагентом, от которого добиваются — в лице конкретных государственных органов или его официальных представителей — выполнения принятых им обязательств, закрепленных в законе. В России государство в силу воздействия целого комплекса объективных и субъективных факторов не хочет или не может выполнять свои обязательства по обеспечению прав и свобод человека, уже провозглашенных им самим. И радикализм российских правозащитников — не самая страшная угроза государству. Особенно, если оно заявляет, что хочет быть демократическим и правовым. Наверное, гораздо более ему следует опасаться другого — откровенно политического радикализма и экстремизма. А ведь организации, действующие в этой части политического спектра, намного сильнее правозащитных организаций и чаще всего отнюдь не озабочены базисными проблемами выживания.
Представляется, что в нынешних условиях одна из главных опасностей, которая может грозить молодому российскому правозащитному движению при осуществлении задуманной президентской администрацией его «перестройки», — это превращение комиссий в аппарат распределения скудных ресурсов, падающих со стола администрации, в сплоченную кучку «особо льготных» правозащитных патриархов (матриархов). Другая опасность — это попытки самих комиссий или администрации действовать по принципу «кто не с нами, тот против нас».
Однако давление социальных проблем и общественное «разномыслие внутри инакомыслия», по выражению А. Синявского, в настоящий период таковы, что вышеописанный вариант кажется чересчур пессимистическим. Тем не менее существует реальная опасность, что формирование комиссий будет способствовать подрыву и ослаблению и без того хрупкой независимости правозащитного движения в регионах.
Единственный выход в создавшейся ситуации — не спешить регламентировать «перестройку» правозащитного движения, не отделять а priori овн от козлищ, не внедрять умозрительные глобальные модели функционирования комиссий при главах региональных администраций. Совершенно очевидно, что существующие экономические и политические реалии не позволят комиссиям взять на себя реализацию каких-либо крупных социальных проектов. Думается, что лучше всего, если в нынешних условиях главной задачей государственной политики на региональном уровне по «перестройке» правозащитного движения станет сохранение ему жизни.
