От переводчика:
Автор трактата, фрагменты которого предлагаются читателям «Правозащитника», известен своими публикациями в обоих полушариях. Он возглавляет демократическую оппозицию двухмиллионной кубинской диаспоры. «Родина — это всего лишь окошко в мир», — говорил кубинский национальный герой Хосе Марти. Мне кажется, что и «Трактат о процветании» воспринимается как слово, обращенное не только к Латинской Америке, но в такой же степени и к России.
Ариадна Блинова
Из раздела Слово: между свободой и тоталитаризмом
«Министерство правды»
Я родился на Кубе, в тоталитарной стране, где над словом совершается постоянное насилие. Именно насилие над словом превращает Кубу в тоталитарное государство. В этом обществе комиссары, хозяева правды, как в бесконечной молитве заставляют нас повторять слова из их священных книг. Им точно известно, каким было прошлое, что являет собой настоящее, и, самое страшное, они знают, каким будет будущее. Любое отклонение от их установок — это уже ересь.
В тоталитарном государстве над обществом установлен чудовищный контроль. Там созданы настоящие «министерства правды», где реальность окрашена только в белый и черный цвета. Такая дьявольская организация существует и на Кубе — это Отдел революционной ориентации. Там решают, что люди могут читать и писать, как формулировать критерии о человеческом и божественном начале, чтобы при этом не нанести ущерба революционным лозунгам. Отдел формулирует официальные суждения о том, что происходит в мире, о прошлом, настоящем и будущем, о том, какие мысли можно и нужно высказывать вслух. По их разумению, в человеческом обществе на все события должен быть навешен определенный ярлык. Корея, конфликт в Ираке, преобразования в бывшем СССР, нищета в Бангладеш — для всего этого у них имеется четкая формулировка, краткое резюме. А тот, кто не укладывается в установленные рамки, подлежит репрессиям со стороны монополистов на владение правдой и словом.
Последний бой
Борьба за правду никогда не прекращалась. В мире слов она будет продолжаться всегда. Боеголовки, истребители, весь военный арсенал — лишь завершение процессов, которые первоначально зарождаются в мире слов. В Советском Союзе времен Горбачева гласность по существу была борьбой за то, чтобы расширить значения слова. Общество полнее познает себя, когда способно без страха исследовать свое прошлое и настоящее, предугадывать будущее. Русские борются сегодня за то, чтобы отстоять свое право на сомнение. Право на то, чтобы менять критерии, ибо, когда в сердца людей закрадывается сомнение, борьба за будущее уподобляется азартной игре. Если б существовала истина в конечной инстанции, то человеческой природе пришел бы конец и наступила бы роботизация людей.
Советские реформаторы совершили открытие революционного характера: процветание и развитие — это следствие свободы. Только в этом случае мы способны глядеть в будущее без страха, исправлять свои ошибки и изменять обстоятельства к лучшему.
Свобода — это не результат процветания. Свобода предопределяет развитие, цементирует его.
Слово как прививка
Мы должны противостоять любой попытке ограничить возможности слова. Свободная речь, которую ничто не сковывает, — лучшая прививка против тоталитаризма. Если это так, то свобода слова должна стать основой политики демократических государств. Открытые и доверительные отношения возможны только с теми нациями, которые не ограничивают свободу слова.
Увы, и в свободном обществе могут появиться монстры, способные создать угрозу миру. Но там чаще всего эти монстры гибнут, так и не успев родиться. Итак, лучшая прививка против тоталитаризма — свободное слово как следствие разумной интеллектуальной деятельности людей, не испытывающих чувства страха. Дай Бог, чтобы именно таким было наше будущее. Нечто противоположное этому трудно себе и представить.
Из раздела Толерантное общество и свобода слова
Можно по-разному представлять себе свободу выражения мнений и этику ответственности. Свобода слова выражает самую суть человеческой природы.
Эпитафии, что когда-то высекались на могильных плитах, обязательно должны были быть краткими и выразительными. Вот пример: «Прощай жизнь — занятный процесс окисления, происходящий с некой материей в некоем уголке вселенной». Итак, жизнь китов, цветов, бактерий — это всего лишь занятный процесс окисления. И жизнь, которая, казалось бы, повторяет самое себя в своих бесконечных вариантах, только тогда порывает с биологическим однообразием, когда воплощается в непредсказуемое существо — гомо сапиенс. Существо, которое создает для себя особый мир, пытаясь избежать строгих законов, регулирующих материю, мир, не ограниченный фатальностью генетики. Это мир культуры, наш единственный, подлинно человеческий мир, Это другая жизнь, рожденная нашим воображением: она даровала нам книги, законы, искусства и науки — все то, что превращает нас в непредсказуемых индивидов, отличных от всех других живых существ.
Способность говорить, общаться, судить о мире — это сущность любого человека, его цель, его последняя тайна. Можно утверждать даже, что история человечества — это пространный, бесконечный монолог, который миллионы лет назад кто-то когда-то начал в некой африканской либо азиатской пещере или саванне. Этот звук человеческой речи, дошедшей до нас из тьмы времен, не может угаснуть, а, напротив, должен совершенствоваться.
Достоинство нашего общества
Учебники по политической философии обычно устанавливают различия между ценностями различных моделей общества. Платон ратовал за правильное распределение функций исполнителями власти. Для греческого мыслителя наилучшим обществом было то, где правили аристократы. Другие греки — спартанцы, по натуре более суровые, считали, что особенно ценны для общества честь, достоинство и порядок, мало чем отличающийся от военной диктатуры.
С появлением монархии возникли другие ценности: верность персоне монарха и его отпрыскам. В эпоху идеологических диктатур в коммунистическом обществе особенно ценилась (как ни странно) эффективность. Отсюда — постоянно оглашаемые показатели производительности труда, роста благосостояния, которыми изобиловал пролетарский рай. Речь шла не только о том, чтобы усыпить нас, но обеспечить прочное алиби и самому режиму.
Националисты и их лозунги близки коммунистическим идеалам, ведь добродетелью у них считался патриотизм, другими словами, верность государству, его символам, его трактовке истории.
В нашу посткоммунистическую эпоху мы пришли не к республике Платона, не к монархии и не к социалистическому раю, мы живем в преддверии плюралистической демократии, которая не отказалась от мысли о борьбе за равенство, братство и свободу, которая ныне, после двухсотлетнего опыта, обогатилась таким новым и своеобразным понятием, как терпение. Без этого никакое братство невозможно, а свобода превращается в утопию, ибо поиски равенства могут привести к диктатуре. Настала эра толерантного общества.
Итак, язык — это то, что отличает человека от других живых созданий, с его помощью человек не без трудностей в течение веков шел к тому, что мы можем назвать толерантным обществом.
Толерантное общество
Может показаться, что подобное общество — нечто слабое, податливое, свойственное добрым людям или группе людей, но это поверхностное понимание его преимуществ. Толерантность — нечто значительно большее: это оптимальная атмосфера, способствующая возрождению правды. Общество, в котором провозглашается единство критериев и целей, где отсутствует многообразие, гораздо более уязвимо, как это обнаружилось после дезинтеграции СССР.
Сущность толерантности — отрицание схоластики. Схоластическую мысль легко постичь, но она порождает массу предрассудков. Ее механизм дьявольски прост: устанавливаются или «открываются» некие догмы, определяется, во что следует и во что не следует верить, что можно сказать и чего сказать нельзя. Провозглашается официальная истина, и вокруг нее выстраиваются всевозможные защитные механизмы, и, наконец, устанавливается шкала наказаний для тех, кто ищет или верит в иную правду, кто осмелится бросить вызов священным догмам.
Толерантное же общество, напротив, исходит из того, что никакой образ мышления, никакая мысль не могут или не должны лишаться права заявить о себе. В таком обществе все можно и должно высказывать без опасений о последствиях и мрачных предчувствий, именно в этом его сила и суть.
Но возникает проблема: можно ли защищать в обществе право нетерпимых заявлять о своем понимании действительности? Допустимо ли проявление подобной нетерпимости? Должны ли нацисты свободно проповедовать антисемитизм, расисты — заявлять о своем презрении к неграм, индейцам, белым, ко всем тем, у кого другая пигментация кожи и другие человеческие черты? Можно ли охранять права тех, кто вслух заявляет об идеях разрушения демократии и основ толерантного общества?
Каковы границы такого толерантного общества? Казалось бы, границ быть не должно, но много десятилетий назад некий судья Холмс, известный своим либерализмом и здравым смыслом, заметил, что право на свободу слова не распространяется на человека, который кричит «пожар» в переполненном театре только ради того, чтобы насладиться зрелищем паники. Существует принцип более высокий, чем свобода слова, но вместе с тем существуют конкретные ситуации, когда злоупотребление свободой превращается в угрозу для реальных, живых людей. Как быть?
Этические соображения
Есть определенные обстоятельства, когда невозможно предвидеть, верно ли мы поступаем или допускаем ошибку. Именно этика выявляет золотое правило, которое обязывает нас определить, что подвергается реальной опасности: идеи или люди. Предпочтение отводится людям. Этические соображения — это почти всегда итог болезненного противостояния двух начал: ведь в реальной жизни добро и зло никогда не выступают в химически чистом виде. И как раз перед лицом такого выбора человеческий дух достигает порой трагического накала.
В ходе поступательного движения истории гонениям подвергались те, кто поклонялся различным богам или не поклонялся вообще никому. Преследовали как тех, кто отращивал длинные волосы, так и тех, кто носил короткую прическу. Тех, кто ходил в шляпе, и тех, кто ее не носил. Под запретом оказывались алкоголь, шоколад, усы, борода, Библия, Коран, Тора и даже морализующая «Мадам Бовари». Последний пример приведен просто для того, чтобы напомнить о тех тысячах литературных произведений, что брошены были в костер.
В процессе исторического развития объявлялись аморальными (а значит, подлежащими сокрытию от людского взора) лица женщин, их грудь, ноги, затылки, равно как и изображение обнаженной натуры. Более того, сама человеческая фигура и даже ножки столов и фортепиано, ибо они-де способны пробудить стремление к блуду в сердцах некоторых англичан викторианской эпохи. Так что, поразмыслив над оголтелостью инквизиции, самое верное и наименее рискованное — это научиться жить в толерантном обществе, верить, что обстановка, допускающая разнообразие, — лучшее лекарство от всякой тирании, поскольку жизнь в таком обществе протекает в условиях торжества правды и разума. Вместе с тем обществу пора привыкнуть жить так, чтобы существовать в перекрестном огне неприятных и шокирующих мнений. В школах и семьях нужно научить понимать цену свободы, научить сосуществовать с малоприятными факторами.
Было бы крайне несправедливо свалить только на прессу и писателей вину за все то, что появляется на страницах печати. В рамках толерантного общества все должны понимать, что живут в обществе совокупной ответственности и вместе с тем в обществе, где опасность крайностей не исключена.
Человек, выходя на улицу, рискует угодить под машину, однако никому не пришло бы в голову запретить движение транспорта, хотя на наших автострадах происходят ежедневные катастрофы. Точно так же нам придется согласиться и на свободу средств массовой информации. Есть журналисты или писатели, которые дурно ею пользуются, точно так же, как есть водители, которые безответственны на дорогах, — но польза от транспорта и СМИ делает их необходимыми.
Правовое пространство
Как сочетать требования толерантного общества с эксцессами тех, кто действует безответственно или во зло? В конечном счете мы защищаем некую абстрактную ценность перед лицом конкретных нарушений. Нередко в правовом пространстве дебаты превращаются в настоящие сражения. По этому поводу не мешает вспомнить один из самых любопытных и блестящих конституционных рецептов, который никогда не был реализован. Речь идет о первой поправке к Конституции США, за которую американский конгресс голосовал в 1791 году, к радости Джефферсона и Медисона и во славу демократических идеалов. Суть этой поправки в том, что нельзя издавать какой-бы то ни было закон, регулирующий или ограничивающий свободу выражения мнений. Это по сути закон, запрещающий издавать законы. Конечно, наша поправка не воспрепятствовала запретам на свободу выражения мнений в США, но значительно ослабила тягу к попыткам обуздать критику.
Все это, однако, не означает, что можно оскорбить и оклеветать ближнего, распространять ложную информацию. При подобной поправке люди, наделенные властью, не могут посягать на прессу, в крайних же случаях — это дело суда. Любопытно, что при отсутствии подобного закона судьи вынуждены скорее выступать в роли философов, а не юристов, когда же одной юриспруденции недостаточно, им приходится руководствоваться этическими мерками, которые рекомендуют избирать вариант, способный меньше навредить.
Поскольку в странах Латинской Америки такой поправки не существует и поскольку мы не осознаем, что такое толерантное общество и культура, нам пришлось пережить ужасающие минуты, которые не столько соответствуют «Всеобщей истории бесчестья», созданной Борхесом, сколько сочинению, достойному быть названным «Всеобщей историей абсурда». Я в связи с этим вспоминаю две истории, произошедшие в Венесуэле.
Журналиста отправили в тюрьму, когда в одном издании он с юмором продемонстрировал девальвацию денежной единицы своей страны, нарисовав на банкноте с изображением Симона Боливара синяк у него под глазом. И совсем недавно, в 1992 году, была запрещена уже готовая к печати публикация венесуэльских историков, ибо в ней фигурировали извлеченные из древних архивов тексты, которым уже несколько веков: кому-то из власть предержащих они показались крамольными. Любая из наших стран могла бы издать богатейшее собрание таких анекдотических случаев. В Панаме сравнительно недавно один несчастный диктатор решил узаконить наказания для тех, кто непочтительно отзывался о людях с кожей, обезображенной прыщами, какие обычно бывают у юнцов определенного возраста. Дело в том, что диктатор сам страдал подобным недугом. В Испании времен Франко, в атмосфере морализующей нетерпимости, в кинотеатрах каким-то образом появилась картина на запретную тему адюльтера. Из «щекотливого» положения вышли в процессе дубляжа, превратив любовников в брата и сестру, что создавало крайне странные ситуации на экране.
Можно было бы заполнить сотни страниц подобного рода смешными и трагическими историями. Так что вряд ли стоит завидовать тем, кто решает, рекламировать или, наоборот, замалчивать факты такого рода.
Дилемма работников массовой информации
Как решиться опубликовать страшную фотографию девочки, убитой бомбой; материал, компрометирующий видного политика, которого застукали на месте «преступления»; фигуру обнаженной красавицы или доказательства того, что весьма уважаемый деятель оказался коррумпированным типом?
Существуют достаточно веские аргументы против публикации фотографии убитого ребенка. Можно взывать к тому, что частная жизнь политика не должна выставляться на публичное обозрение. Несомненно, многие испытают шок, увидев изображение обнаженного женского тела. И возможно, не слишком ошибется тот, кто станет утверждать, что бульварная пресса, занимающаяся разоблачениями политиков и чиновников, ослабляет веру в правительство в целом. Как же поступать в таких случаях? Этика лишь отчасти поможет нам получить далеко не бесспорный ответ, который можно признать удовлетворительным: в толерантном обществе автору следует разбираться во вкусах публики, иначе он потерпит фиаско. Ему нельзя претендовать на роль морализирующего или философствующего критика общества.
В демократических, открытых и толерантных странах средства массовой информации не могут превращаться в игрушку власть имущих. В подобном обществе должно существовать некое согласие, своего рода общность между тем, что производится, средством его реализации и потребителем, именно это и определяет характер отбираемой информации. Поэтому скандальная, пошлая и желтая пресса будет существовать до тех пор, пока существует подпитывающий ее рынок.
Задача работников средств массовой информации сродни задаче толмача, переводчика, у которого одно существенное ограничение: все, что читается и издается, должно соответствовать реалиям жизни, подлинным фактам. Желтая пресса вправе опубликовать скандальную новость, если она достоверна. Свобода печати важна не только для работников прессы, но и для всего населения. Если мы хотим жить в толерантном обществе, то должны отдавать себе отчет в том, каковы его достоинства и недостатки. Тогда нам станет понятно, что имел в виду один из знаменитых людей, когда сказал: «Лучше свободная пресса без правительства, чем правительств
